Князь оборотней
Шрифт:
— Покажи вам пальчик, а вы и смеяться! — обиженно буркнул Великий Черный. — Как маленькие, ей-Торум!
Этого не выдержал уже и Хадамаха и с хохотом рванул прочь. В развилке корней под старой сосной стоял пустой туесок из-под моченой ягоды и валялась обглоданная оленья косточка. Брат прокладывал дорогу к котлам с угощением, а бескрылая девушка тащилась за ним — останавливалась, потом снова догоняла. Похоже, ее терзали сомнения: то ли ее у тех котлов собираются кормить, то ли, наоборот, варить медведям на поживу.
Праздник нарастал. Раздался визг, Хадамаху завертело, закружило, пахнуло ароматом
— Иняку, иняку, давайте играть в старуху-иняку! — завопили они, хватая Хадамаху за руки.
— Я не могу, я… Мне помогать надо!
— Ничего тебе не надо! — вмешалась неожиданно появившаяся мама, одобрительно усмехнулась на миг присмиревшим девчонкам. — С отца пример бери — к кострам не лезет, под ногами у женщин не путается, сели себе с господином жрецом и Сероперым и араку пьют. Побились об заклад, на кого раньше подействует! — Мама улыбнулась с полной уверенностью, что уж медвежья башка ее мужа действию араки не подвержена.
Хадамаха, наоборот, заволновался:
— Поганец этот Сероперый! У птиц в головах то ли что-то такое есть, то ли, наоборот, не хватает — они вовсе опьянеть не могут! Он победит!
— А почему отец этого не знает? — подозрительно спросила мама.
Ну конечно, слова сына ей не указ, он же маленький такой медвежонок!
— Потому что отец в городской страже не служил, пьяных с улиц не подбирал… и стражницких баек, кто как пьет, тоже не слышал! Забирай его оттуда, пока он не проиграл! На что хоть спорили?
— Да на поцелуй! — досадливо ответила мама, уже высматривая спорщиков у бочонков с аракой.
— Чей, отца? — ужаснулся Хадамаха.
— Хуже! Кто проиграет, тот целует тетю Хаю в любом облике: хоть человечьем, хоть медвежьем!
— А, ну тогда господина жреца можешь оставить! — хищно ухмыльнулся Хадамаха.
— И за что ты его не любишь? — Мама углядела засевших между бочонков спорщиков и двинулась к ним, на ходу бросив: — Развлекай девушек, развлекай!
— Иняку, иняку! Бабушка, будешь нашей иняку! — девчонки ухватили ковыляющую мимо незнакомую старушонку и волокли ее в центр круга. В руку Хадамахе протиснулась девчоночья ладошка, и оказавшаяся рядом молоденькая Амба улыбнулась ему кокетливо и хищно.
— Охти, я старая, куда ж мне играть-то, нашли б кого помоложе! — запричитала старуха, когда разбившаяся на парочки — парень с девушкой — компания окружила ее хороводом. Но отказываться бабка не стала, завертелась на месте, размахивая грубо вырезанной деревянной клюкой.
— Парку, рукавицы, шапку будущему сыну сошьешь ли? — строго спросила она у юной медведицы.
— А сошью! — с веселым вызовом согласилась медведица, пламенея румянцем и искоса поглядывая на своего широкоплечего спутника.
Старуха неожиданно быстро прыгнула к парочке и попыталась разъединить их, ударив клюкой по накрепко сцепленным рукам. Девушка завизжала, парень дернул ее к себе — увернулись. Вытянув морщинистую ссохшуюся руку, старуха кинулась снова. Слаженным прыжком парочка отскочила назад — главное было ни на миг не разжимать рук. Скрюченные пальцы старухи схватили воздух.
— Не поймаешь, иняку, не поймаешь… — парочка крепче сплела пальцы.
Старуха широко распахнула глаза и мрачно уставилась прямо на него.
— Люльку ребенку, санки, лук сделаешь ли? — Голос старухи зарокотал, наполняясь непонятной угрозой. Темные, как подтаявшая земля, глаза в морщинистых старческих веках глядели неприятно, чуть ли не с ненавистью.
Хадамаха невольно поморщился: отвечать согласием не хотелось, а скажешь «не сделаю» — те же ехидные тигры на всю тайгу неумехой косолапым ославят.
— Сделаю, — сквозь зубы процедил Хадамаха.
— Ой, и я! — не дожидаясь вопроса, зачастила его партнерша-Амба, лукаво косясь на Хадамаху. — И парку вышью, и ноговицы сплету, и рукавицы сошью…
— И чехол для хвоста, — буркнул Хадамаха.
Старуха скакнула в их сторону. Хадамаха рванул девчонку на себя — вроде тигрица, а замешкалась, вот-вот бабка дотянется! Девчонка с радостным визгом упала ему на грудь. Лицо старухи исказилось бешенством, став страшным, как у злого духа юера, и она прыгнула снова. Подхватив девчонку за талию, Хадамаха развернулся всем телом — бабка, агрессивно вытянув клюку, пролетела мимо, едва не растянувшись на влажной земле. Крутанулась на месте, выставив клюку, точно копье — Хадамаха прям чувствовал, как заостренный кончик клюки нацеливается ему между глаз. С утробным воем старуха рванула к нему. Девчонка заверещала — то ли изображала страх, то ли и впрямь испугалась — и, накрепко ухватив его за руку, побежала между деревьями.
— Ну все, хватит, долго ли от старухи убежать! — попытался остановить ее Хадамаха, оглянулся… с невозможной для скрюченного дряхлого тела прытью бабка бежала за ними. Протянутые вслед пальцы все больше напоминали когти, а с оскаленных зубов капала слюна. Девчонка вскрикнула снова… и, волоча Хадамаху за собой, вломилась прямо в сплетение густых ветвей. Плотно, как частокол вокруг Буровой, натыканные стволы деревьев отгородили их от вырубки, где шумел праздник. Стало темно и очень холодно. Деревья, родные и привычные, угрожающе изменились. Стволы оголялись, ветки теряли прошлодневные тусклые иголки и растопыривались, как костлявые руки скелета. Мертвая чернота ползла от корней, захватывая ветку за веткой, и точно бороды невидимых духов, свешивалась плесень серебристого лишайника, сосущего соки и жизнь деревьев.
Позади раздался свист. Старуха плыла среди ветвей мертвого черного леса: лицо исковеркано злобой, седые космы развеваются, будто их треплет невидимый ветер.
— Не уйдеш-ш-шь! — покачиваясь, шипели лишайники. — Пропадеш-шь!
— Да подожди ты! — пытаясь удержать глупую девчонку, завопил Хадамаха. Куда она бежит-то, остановиться надо! Медведь да тигрица, кто б ни была та старуха, в два набора когтей и клыков можно отбиться…
Но девушка не слышала. Словно оглушенная ужасом, она бежала, лавируя между мертвых стволов и не отпуская Хадамахину руку. Воздух колыхнулся рядом, старуха проплыла прямо над ними, оскалилась, блеснув стальными зубами, и ее скрюченные пальцы потянулись к косе тигрицы…