Князь Олег
Шрифт:
— Привести ко мне мадьярку!
Когда Экийю ввели, он стоял у окна и, чувствуя, что стража ждет его приказа, повелел:
— Оставьте нас одних. Она ни в чем не виновата.
Стражники удалились из гридни, но Олаф так и не мог обернуться к Экийе и будто чего-то ждал. Он смотрел на лужайку, освещенную косым лучом жаркого солнца, на летающих чижей и скворцов, промышляющих мошкарой, и старался собраться с мыслями, чтобы сказать ей что-нибудь доброе…
Он услышал шорох ее платья и, резко обернувшись, увидел прямо перед собой взволнованное красивое лицо.
— Прости! Прости, князь, что я при всем совете давеча смутила тебя! Обидел
Он прижался к стене и застонал.
— Уйди, Экийя! Ты любишь только свою красоту! — зло прошептал он.
— Опомнись, Олаф!
— Уйди!
— Хорошо, князь! Больше ты не увидишь меня, — ледяным голосом проговорила Экийя и метнулась за дверь гридни.
Он подождал немного, пока уляжется сердце и перестанет стучать в висках, и приказал страже блюсти мадьярку пуще прежнего…
Третий месяц, несмотря на жару, дождь и порывистые ветры с Днепра, не прекращается бой с уграми. Третий месяц эти непонятные мадьяры пытались выманить войско Олафа из Киева и навязать ему беспощадный бой силами своей конницы прямо на левом берегу Днепра, где начинались просторные степи полян.
Лето на исходе, а упрямый русич так и не выходит на переговоры к воеводе Альме. Что за шутку сыграла с ним, двоюродным дедом и славным потомком легендарного Аттилы, эта дерзкая Экийя? Наобещать легкость завоевания Киева, открытый путь к хазарам и грекам! И лишь днепровские пороги протяженностью сто с лишним поприщ [30] , кажется, может он получить в ответ на свою доверчивость!
30
Поприще — единица измерения длины в Древней Руси, равная тысяче локтей, или 500 м.
— Ну-ка вспомни, Кархан, как ты встретил Экийю в наших лесах, в Лебедии? — недовольным голосом потребовал Альма, приглашая племянника сесть.
— У меня у самого из головы не идет это.
— Рассказывай все по порядку! — гневно потребовал Альма, расстегивая драгоценные фибулы, сдерживающие широкие полы утепленного халата и усаживаясь на низкий, но широкий, обитый драгоценной парчой диван.
Кархан рассказал, как встретил Экийю в лесу и сразу узнал ее, хотя давненько не видел. Забыть такую красавицу вряд ли кому удастся, ежели хоть раз ее увидел.
Она шла своей легкой походкой, как лебедушка, едва касаясь земли! А когда увидела его, обрадовалась, защебетала как будто не на нашем языке. Сказала, что сбежала тайно, хочет поведать нам секрет о граде Киеве и его правителе…
— Я шел рядом с ней, а в ушах у меня был все время какой-то тонкий писк. Я подумал, может, резко с коня соскочил, когда к ней приблизился, потому и в ушах звенит… А она все старалась подальше держаться от меня, но говорила спокойно, с этаким царским достоинством!.. Потом она вдруг заплакала, запричитала о том, что новый князь Киева, Новгородец-русич, убил ее мужа и сделал несчастной вдовой. Я, признаться, обрадовался. Говорю, не горюй, я тебя возьму к себе, в пятые жены! Будешь самой любимой! Но она отвечала: об этом потом поговорим, когда сделаете то, что я велю.
Альма схватил четки, лежавшие на драгоценном топчане, и запустил ими в Кархана.
— Молчать столько времени о тайных разговорах с ней!
Кархан ловко поймал четки
— Но главное, я не уверен теперь: с самой ли Экийей я говорил.
— Это еще почему? — вскипел Альма и подумал: «Мои тараны третий месяц пытаются пробить валы этого хитрого русича, а они словно из камня сделаны! Не поддаются ни снаружи, ни сверху! Чем он их скреплял, проклятый! Столько стрел улетело впустую за этот бесов вал! А варязе подбирают стрелы и ими же обстреливают моих лучников! И всё из-за этой бабы!»
Кархан стоял на своем:
— Она так внезапно исчезла. Я довел ее до развилки тропинок, где встретил ее, и не успел вскочить на коня, оглянулся, а ее уже нигде нет! Как сквозь землю провалилась!
— А почему только сейчас об этом говоришь? — закричал Альма.
— Боялся, что ты сумасшедшим меня сочтешь! — буркнул Кархан. — Я ведь и дозорных потом всех опросил, не видели ли они ее.
— Ну и что они сказали?
— Ничего! Один вдруг уснул прямо у дороги, другой вообще смотрел на меня и все кричал, что видел Дива…
— Что-о-о?! — не поверил Альма.
— Да, говорит, по лесу Див ходил и все плакал… Огромный, лохматый, как медведь, и плакал…
— Видать, действительно темная сила нас попутала, — тяжело вздохнул Альма и, еще раз горестно вздохнув, беспомощно спросил: — Что делать-то будем, племянник?
Кархан поскреб щеку и, подумав, предложил:
— Давай пошлем Новгородцу-русичу гонца с просьбой пропустить нас через Днепр и уйдем из этих мест!
Не то он подтянет свои дружины к нашему стану, а мы, чую, не дождемся никогда Подкрепления от хазарского хана.
Альма отложил четки и внимательно посмотрел на племянника. Немного подумав, он спросил:
— А может, рассказать Новгородцу о визите Экийи в наш стан? Может, он выдаст ее для расправы?! — И толстое лицо воеводы расплылось в хитрой улыбке.
Кархан в сомнении покачал головой и, пощадив уши дяди, сдержался от колкого замечания.
Бой за валы вокруг Киева продолжался с удвоенной силой…
Олаф принял гонца от мадьяр, когда они уже перестали надеяться на это.
У подножия Угорской горы, которая получила новое название из-за незваных пришельцев, осенним теплым вечером встретились два посольства. Тревожные лица мадьяр говорили об одном — они устали от бесплодной осады Киева, а двинуться на юг не могут! Сто тридцать поприщ порогов Днепра не одолеть никому, а перебираться по суше мадьярам тоже нельзя, так как русичи замкнули внешнее кольцо обороны, построив еще деревянно-земляные сооружения и скрыв в засаде метких лучников и секироносцев, охраняющих валы от прорыва мадьярской конницы. Не ожидали угры, что Новгородец-русич наделен богами таким могучим духом и разумом, не растеряется и не сникнет от несметного полчища врага. Воевода Альма просит киевского правителя проявить великодушие по отношению к мадьярам и с добрым сердцем выслушать его нижайшую просьбу.
Послом от воеводы Альмы был его племянник.
Перед Стемиром, Свенельдом и Руальдом склонили головы вслед за Карханом и другие сподвижники угорского владыки и приветствовали дружинников Новгородца-русича слабым взмахом правой руки в направлении от левого плеча к земле. Головные уборы из черно-бурых лисиц колыхались от каждого движения владельцев и пленяли воображение русичей. Черные, карие и серые глаза глядели исподлобья, настороженно, а пестрая длиннополая одежда развевалась на ветру.