Князь Олег
Шрифт:
Олаф вслушивался в звуки своего нового имени и пытался понять, по нраву оно ему или льстивые греки хитроумно нарекли его коротким именем, чтобы как можно скорее сокрушить силу его духа.
Нет, правы были наши предки, когда давали не имя человеку, а просто прозвище. С прозвищем люди дольше жили, и чем больше получал человек прозвищ за свою жизнь, тем лучше, а звонкие имена, как правило, приводили людей к быстрой и тяжелой смерти… «Так что же отныне ждет меня?» — хотел спросить Олаф, но, видя, как настороженно наблюдают греки за каждым его жестом, решил все же не показывать им своих сомнений.
— Пока Днепр несет воды свои до Русьского моря, пока не иссохнет вода в этом море, да не коснется коварство душ наших, вынужденных жить в мире, согласии и любви
Дозорные окружили византийских купцов и принялись помогать выгружать их скарб и дары для киевского правителя.
Давно, ох как давно Олаф не был в доме бывшего киевского правителя, но коль поселил в нем непрошеных гостей, то, хоть и ноет душа в чужеродном жилище, надо все вытерпеть и виду не подавать, дабы не поняли хитроумные греки, в чем заключается слабость духа князя Олега. Он шел вместе с верховным жрецом и своими «Лучеперыми», которые всей душой хотели узнать как можно больше и о византийской армии, и о византийских женщинах, и об обычаях греков, известных им только по легендам и сказаниям дедов или нянек. Но больше всего жег разум один вопрос: зачем? Зачем прибыли византийцы, когда Киев явно ослаб, но ослаб временно, из-за длительного стояния угров возле его валов? Но ведь они знают же, что Олаф — не Аскольд и не собирается идти походом на греков!..
Весь Киев притаился и в глубокой задумчивости наблюдал за началом переговоров христиан с языческими предводителями варягов. Ну да всякая птица своим носом сыта! Посмотрим, чем же хочет напитаться византийский орел в Киеве!
Русичи достигли крыльца знаменитого когда-то дома, и Олаф почувствовал вдруг, что идет легко и непринужденно. Почему? Ведь раньше к ногам будто камни с Ненасытинского порога прирастали, так тяжело было ступать по ступеням крыльца этого дома и по его дубовым полам. Душа кипела тяжелым приваром воспоминаний и не давала покоя ни днем, ни ночью. А сейчас что-то другое появилось в духе этого жилища. Олаф поймал на себе внимательный взгляд Бастарна и понял, что и здесь дело не обошлось без помощи верховного жреца. Игнатий передал своим проповедникам освященные иконы [32] из Софийского собора и Влахернского храма, и их святость явно помогает теперь поддерживать в доме дух доброты и защиты от темных сил.
32
С 843 г. иконопочитание в Византии было торжественно восстановлено; эдикт Льва III от 726 г. об идолопоклонстве был предан анафеме.
Олаф удивился и задержался немного возле Бастарна.
— Разве икона может сохранить на себе святость духа вне собора или храма?
— Может, князь Олег! — торжественно ответил Бастарн. — Если она освящена первосвященником Игнатием! Ибо ему дан особый дух святости. Но лучше меня это объяснят тебе Айлан или Исидор, — лукаво добавил он и, увидев, как Олаф покачал головой, улыбнулся.
— Я верю в этом деле только тебе, Бастарн, — упрямо заявил Олаф и поторопился догнать своих «Лучеперых» друзей.
Отворилась дверь гридни Аскольдова дома, и на ее пороге появился Исидор в одежде византийского монаха. Длинный черный плащ, поверх которого висел на крупной серебряной цепочке простой четырехконечный крест, отражал то состояние души христианского проповедника, в котором он пребывал в эти торжественные минуты. Исидор держал в руке небольшую серебряную чашу, наполненную святой водой, доставленной в особом кувшине из самого Влахернского ключа, и небольшую метелочку из омарового [33] тростника. Как только хозяева — киевский князь, «Лучеперые» и верховный жрец — подошли
33
Омаровый тростник, или иначе босганец, — тростник, выращенный арабским завоевателем Иерусалима халифом Омаром (637 г. н. э.), который на месте иерусалимского храма поставил мечеть, но суровые законы, притесняющие в правах вавилонских евреев, не контролировал и не требовал их исполнения, блюдя род Давида; именно поэтому омаровому тростнику приписывается особая очистительная, целительная и священная сила.
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, — торжественным, но тихим и проникновенным голосом приговаривал Исидор после вступления в гридню каждого русича, и хозяева невольно почувствовали свою сопричастность к высокому христианскому таинству очищения души.
— Благодарю, Исидор, за ту благодать, что сотворил ты с нашими душами перед беседой с твоими единоверцами, но только почему по-прежнему на тебе черный плащ? — с недоумением спросил Олаф, поклонившись всему византийскому посольству.
— Черный цвет — цвет печали, князь Олег. Мы, монахи, должны испить горькую чашу яда всего мирского, всего того, что несет нам непредсказуемая судьба, — певучим голосом ответил Исидор и поклонился сначала Олафу, а затем Агриппе Эфесскому.
Византийский сановник, одетый в длинную хламиду из тонкого сирийского льна, отделанную по краям рукавов и подола ярко-синим бейрутским шелком, внимательно наблюдал за исполнением религиозного обряда встречи в посольской храмине (он уже наверняка знал, что дом Аскольда будет надолго превращен в постоялый двор для византийцев) и пытался по выражению лица князя Олега определить ход дальнейших переговоров. Этот русич ему нравился и не нравился. «Хорош собою! Это хорошо… — решил сразу он и недоброжелательно подумал: — И плохо для греков, ибо за прекрасным витязем воины пойдут, куда он их поведет, и слушать его будут без ропота. А что это вон тот витязь смотрит на своего предводителя без особой любви, а скорее с неудовольствием? — с радостью подметил вдруг Агриппа и понаблюдал еще, как расселись «Лучеперые» вокруг своего князя. — Да, князь, наверное, глубоко обидел его чем-то! Это надо запомнить!» — снова хладнокровно отметил Агриппа и, когда убедился, что все хозяева устроились на широких Аскольдовых скамьях, тихо проговорил:
— Я прошу понять правителей моей страны, ибо без вашей помощи и без взаимопонимания вряд ли мы сможем продолжать жить без оглядки на свои границы.
Олаф слегка пожал плечами в ответ на это вступительное слово и едва кивнул византийцу, ожидая продолжения.
Агриппа воспринял легкий кивок князя Олега как поощрение и воодушевленно поведал:
— Вы знаете, благородные витязи из рода Соколов, что страна наша вот уже целое столетие страдает от нашествия арабов. Мы каждый год пересматриваем наши морские и сухопутные границы и каждый раз убеждаемся, что все лучшие плодоносные земли ушли из наших рук. Все лучшие морские порты и торговые пути, через которые шли караваны и суда, несущие золото и богатство в казну нашего государства, теперь принадлежат арабам. — Агриппа перевел дух и решительно продолжил: — Мы пришли к вам, храбрые русичи, за помощью! Нам нужны сильные люди, знающие морское дело и умеющие возводить охранительные сооружения!
Олаф вопросительным взглядом оглядел своих друзей.
«Лучеперые», нерешительно переглядываясь, молчали. Дело сомнительное, хотя варяги и славяне давно ведают не только путь ко грекам, но и их стратиотские строения.
— Почему именно русичи должны помогать Византии? — решился на вопрос Стемир.
— Мы должны объединенными силами противостоять арабам, иначе они доберутся и до вас, — резко возразил Агриппа и посмотрел исподлобья на верховного жреца Киева.
Бастарн внимал византийскому сановнику явно доброжелательно.