Князь Рысев 3
Шрифт:
— Что же вы, сударь, так некорректны? Какая же Евлампия Романовна вам женщина?
Возмущения сменились у сына судьи пустыми возражениями, которые ему нечем было подтвердить. Николаевич лишь махнул на него рукой — мол, молчи уж, ясно все с тобой…
— Каждый в этой комнате должен уяснить для себя только одну истину. Евлампия Романовна в стенах этого заведения вам не женщина, не девочка. Не дева в беде. Она ваш учитель. А теперь, будьте добры, исполняйте то, что она требует.
Тупой кончик шпаги постучал по изрядно истертому полу, будто приглашая
Мы держали шпаги будто в первый раз, смотрели на Романовну, словно на сумасшедшую. Орлов так и вовсе весь был как на иголках. Красный как рак, он топил собственный стыд в злобе.
Женька кусал губы и что-то, качая головой, бормотал себе под нос. Дельвиг побледнел — сама мысль напасть на учителя приводила его в ужас.
— Нападайте! — велела она. Ее шпага описала перед нами причудливый салют.
— Нападать? — Губы Дельвига дрожали. — Все сразу?
Инфантер-генерал окинул нас осуждающим взглядом, примирительно поднял ладонь.
— По трое, молодые люди, по трое. Имейте совесть, перед вами все-таки, — он хмыкнул, желая уколоть нас побольнее, — женщина.
Смельчаков не нашлось. Весь курс будущих офицеров ухнул в смятение. И если я, допустим, знал, кого выберу в союзники, то остальные переглядывались, взглядом ища поддержки товарищей. Аудитория заполнилась немыми вопросами — ты со мной? А ты? А ты?!
Словно решив воздать за прежние унижения, вперед выскочил Орлов. Здоровяк и доходяга — извечные спутники сына судьи — с неохотой выдвинулись за ним. Они как будто прежде не держали шпаг в руках, из матерых вояк обратились в детей.
И сейчас строгая старушка устроит им порку.
Узнай Романона, что я хоть и в мыслях, а обозвал ее «старушкой», и мне бы не поздоровилось. Устав ждать, когда ее ученики нажуются сопель, она атаковала первой.
Легкий, изящный скачок, три укола — здоровяк, выронив шпагу, грузно завалился на пол, стискивая колено.
Все ахнули, но крови не увидели.
— Не зевай! — велела учитель чистописания, улыбнувшись, второй целью избрав доходягу: Орлова она берегла на сладенькое.
Инфантер-генерал лишь развел руками, прыснул в усы.
— Шпага в ее руках учебная. Но это не значит, что ей нельзя сделать больно. Привыкайте, враг будет делать больно постоянно.
Здоровяк, прихрамывая, заспешил прочь из бойцовского круга — словно в наказание за бегство, отбившись от двух атак одновременно, Романовна, в один скачок оказавшись рядом с ним, словно плетью, размашисто ударила бедолагу по заднице.
Смех и восторг служили результатом чужого унижения. Даже я прикрыл растущую неловкую улыбку ладонью.
Ее выпады были чем-то особенным — я до конца не понимал, что же такое вижу. Это ни в коем разе не было похоже на то фехтование, к которому я привык. Это был дерзкий, агрессивный наскок. Валерьевна лихо блокировала удар мажорчика, уводя его в сторону, завернутой в плащ рукой оттолкнула его прочь от себя, врезала в стену. Ее клинок через мгновение врезался в чашку шпаги доходяги, поднырнул прутом лезвие, метя в ладонь — словно ужаленный злой осой, мальчишка отшвырнул оружие прочь. Его боевая рука тотчас же налилась красным, распухла, будто от дикого жара. Тупой кончик учебной шпаги в руках женщины вмиг оказался у самого горла несчастного — перетрусив, задрав голову, он испуганно смотрел сверху вниз на клинок.
И на улыбку самодовольной Романовны. Словно решив дать ему шанс, она отскочила, лениво размахивая оружием — и доходяга нырнул за лежащим у ног оружием, надеясь подлостью купить победу.
Это он зря...
— Чему я вас учила, мальчики? — задорно, с притворной строгостью спросила она у аудитории. — Что отвага пишется с буквы О!
Описав красивый, ровный круг клинком, она ударила наотмашь и плашмя — доходяга, сбитый с ног, грузно рухнул на пол, решив, что настало время принять поражение.
Орлов зверел не по часам, а по секундам. На миг мне причудилось, что где-то в крови белобрысого мажорчика есть испанские корни. С трудом сохраняя последние остатки спокойствия, он отчаянно злился неудачам. Они приводили сына судьи в неистовое бешенство. Едва ли не с рычаньем, восстановив равновесие, он снова оказался в боевой стойке. Ударил шпагой перед собой, а мне подумалось, что несчастный обезумел — словно записав воздух во враги, он отвесил ему еще одну хлесткую, но бесполезную затрещину.
Полоска его маны дрогнула, догадка случившегося ударила меня мгновением позже, и я не успел среагировать. Призрачная, гремящая цепь, родившаяся из родового заклятья жадными до чужих рук и ног кандалами потянулась к женщине.
Чтобы в тот же миг рассыпаться в прах. Красными искрами, будто сгорая, она растаяла, не оставив и следа.
Николаевич лишь наставительно погрозил пальцем — не Орлову, всем нам.
— Никакой магии в стенах учебного заведения. Только на практике, дуэлях и полигоне. Вам ясно, молодые люди?
Романовну нисколько выпад мажорчика не удивил. Не раствори чужого заклятья... а кто его растворил? Я не знал, ну да и черт бы с ним. Не сделай этого таинственный некто, так она нашла бы способ увернуться.
Конечно, с двумя-то сотнями очков в ловкости и с доминированием по уровню, еще бы она этого не сделала! Ясночтение вытаскивало ее подноготную, выкладывая передо мной. Рефлексы, цирковое прошлое, атлетка — по уровню гибкости и скорости она могла составить конкуренцию даже Алиске.
— Она пишет, — вдруг сказал мне Дельвиг, дернув за рукав.
— Что?
— Она пишет, — повторил толстяк и кивнул на Валерьевну, уставился мне прямо в глаза и сказал по новой. — Она пишет, понимаешь?
Я не понимал, но то, что наш поэтичный жиробас что-то этакое разглядел в ее необычном стиле фехтования, должно было навести на мысли.
Отважная догадка, минуя островки бреда, цепляясь за округлые, скользкие края чужих слов, рвалась с самых низов в мою голову.
Орлов остервенело покачал головой, будто прогоняя остатки здравого смысла, решив оставить подле себя лишь гнев, ненависть и желание самоутвердиться.