Князь Рысев
Шрифт:
На столе перед ними стояла цилиндрическая коробка. Две торчащие антенны время от времени высекали меж собой искру. Изображение — подергивающееся, неясное и бесцветное — выводилось на белую простыню, натянутую на окно.
— Ты у нас знаешь где засел, господинчик? Прямо занозой и вот тутова! — Коротышка хлопнул себя по ягодицам. Ему страсть как хотелось отвесить мне тумака, дать затрещину посильнее, сделать больно и неприятно. Чернь, наконец-то получившая возможность унизить благородство.
Мне бы его только рукой, только кончиком пальца коснуться — я бы посмотрел, как он взвыл,
— Ты четверых загубил, знаешь? Мы с Митькой Косым на дело ходили, а теперь он где? У чертовки в манде?
Он вытащил из кармана перочинный нож. Сам не знаю почему, но меня бросило в пот, а мерзкому карлику это пришлось по душе. Обрадовался так, словно я ему все в наследство оставил.
— Пришибить бы тебя, суку. Да ты целехонький нужон. — Он вытер нож о рукав, бросил на меня взгляд и злорадно заулыбался, будто ему пришла в голову страсть какая хорошая идея.
Представление, театр. Бес из него так точно получился бы хороший. Я скривился — не, не бес. Так, грешонок...
— Ссышься, поди, господинчик? Это правильно. Ты целехонький нужон, а вот про мордашку разговора не было. Хочешь, я тебе носик подправлю? Или ушки мешают?
— Завязывал бы ты, Шкура, — нехотя, зевая, окликнул его толстяк. Происходящее на импровизированном экране проектора его интересовало куда больше, чем моя судьба. Над головой раскачивалась из стороны в сторону одинокая лампочка.
Мне же лучше.
— Думаешь, паскуденыш, пингвина хуй, поди, по что мне? За что меня? А ты вона, глянь-ка!
Он указал на простыню-экран. Не без удивления узнал наш доходный дом. Куча Белых Свистков — допрашивали, расспрашивали, суетились. Где они только раньше были? Над развалинами автомобиля колдовали парни в робах — инквизатории, не иначе. Особняком стояла пузатая, круглая карета скорой помощи.
Диктор зачитывала речь. По всему выходило, что немало Белых Свистков лишится погон и займет места тех, с кем они раньше боролись. Коррупция, воровство, подкуп, взятки — ее слова лишь отдельными смыслами оседали в голове. Под конец она выдохнула и сказала, что благотворительный фонд имени Александра Пушкина собирается внести пожертвование как для лечения пострадавших, так и на восстановление лица города. Оп-па, а тут, выходит, и правда Пушкин платит...
— Из-за тебя все, из-за тебя, падла! — Коротышка схватил меня за волосы, дернул, будто желал выдрать целый клок.
— Уймись, Шкура. Или уйму. — Это уже подал голос Шифоньер. Коротышка постоял надо мной в нерешительности, но все же подчинился. Неохотно брякнулся на табурет.
Я поиграл желваками, сглотнул. Из проектора вылез бес, уставился на меня. Тер пятачок, сверкал бусинками глаз.
Мне тут же вспомнился тот черт, что сидел в машине. Едва распознав во мне свояка, он даже крохотные свои штанишки мне готов был отдать. Проектор затроил, едва бес отвлекся, и толстяк что было духу стукнул по цилиндру. Стукнули же как будто по самому черту — он подскочил и немедля принялся за работу.
— Поймали? — спросил он у меня через минуту, едва высунувшись из проектора. Я моргнул, едва кивнув.
— Хочешь, помогу? — Его голос стал куда более вкрадчивым и тихим. Что ж, и здесь
Черт же снова умолк, будто погрузившись в пучину размышлений.
— Что делать-то с ней будешь? — спросил толстяка здоровяк. Тот в очередной раз поболтал содержимым в банке — крохе, что была внутри, пришлось несладко.
— Да пес ее знает. Подселю. Может, в мотоцикл, а может, и в кровать — пусть мне девок голых снит. — Толстяк противно загоготал, будто уже предвкушая сладость снов.
— Видишь в его руках банку? Освободишь — я тебе помогу. Свет погашу, а дальше ты сам. Идет?
От таких предложений не отказываются. Если уж все, что от меня требовалось, так это приоткрыть бутылку — то я впереди планеты всей и не догоните! Бес же решил прояснить:
— Как только будешь готов, топни правой ногой.
Ну, топнуть-то уж точно как-нибудь сумею. Я шмыгнул носом — нет, все-таки пока еще рано. Мне еще кое-что нужно было сделать.
Мелкому не сиделось на одном месте. Внутри него бушевал самый настоящий вулкан переполнявших его эмоций. Шутка ли — благородный, который с серебряной ложкой во рту рожден, все на блюдечке с голубой каемочкой получал, сейчас тут сидит, перед ним.
Детские комплексы, прочитал я в его описании. Информация так себе, бесполезная. Впрочем, посмотрим, как он примет правила моей игры.
— Меня будут искать.
Я знал, что толстяку и Шифоньеру это ничего не скажет. Охранники что надо — для них я пустое место, декорация, еще одна тумбочка, зачем-то привязанная к стулу. А вот коротыш аж взвился, я ему в самую дырку попал. Заерзал на своем стуле, посмотрел на старших товарищей, будто спрашивая разрешения.
Решился.
— Искать? Кому ты нужен? Ты ж, господинчик, в опале у нас. Я тебе в рожу плюну, а ты утрешься. Да что там, тобой самим можно подтереться. Кто тебя искать-то будет?
— Слуги.
— Слу-у-у-уги? — Он противным голосом протянул, изображая крайнее удивление и притворный испуг. — Вы слыхали, слуги за ним побегут! Да у тебя из слуг только старый-пердед и остался. Кончил бы я его, да Глыба не дал. — Он вдруг посмотрел на толстяка, тут же схватился руками за лицо, прикрывая рот. Ага, ляпнул что-то не то.
Не то, не то, готов был я кивнуть ему. Теперь я точно знал, что Ибрагим хотя бы жив. Уже плюс.
— Шкура, еще слово лишнее, и я тебя вместо гондона использовать буду, понял?
Карлик-переросток понял, сглотнул. Весь его только что набранный пыл будто корова языком слизнула.
— Это ничего, господинчик, ты погоди. С девкой-то с твоей я еще развлекусь.
— Не смей ее трогать, мразь! — Моя экспрессия пришлась ему по вкусу, он снова оживился. Казалось, еще чуть-чуть — и он начнет приплясывать.
— О, да ты не бойся! Уж я-то с ее сисечками поиграю у тебя на глазах. Мы ее тут все по кругу пустим, да, ребзя?
Ребзя решили оставить без комментариев. То ли им были не по вкусу девчонки-велесы, то ли не разделяли по их поводу коротышкиного восторга. Мелкий же как будто уже верхом восседал на лисице. Я на миг представил эту картину. Потешно же выйдет — она отгрызет ему нос, если не целое лицо разом.