Князь Тавриды
Шрифт:
Дуэли были тогда в ходу.
Оскорбление, служащее поводом к дуэли, несомненно имело место.
Двое из товарищей графа Сандомирского и князя Василия сами вызвались быть секундантами и начали говорить, что дуэль надо отложить до более удобного времени и назначить в более удобном месте.
— К чему… — сказал князь Василий, — он сам сказал сейчас… А я говорю здесь…
— Я согласен… — отозвался граф.
Секунданты подали противникам шпаги и поставили их на позиции.
Дуэль с хозяином дома, при весьма оригинальной обстановке в его собственном кабинете, началась.
Князь Василий горячился.
Граф Сандомирский, напротив, совершенно овладел собою и, видимо, хладнокровно рассчитывал каждый удар.
В этом было его преимущество, так как они оба фехтовали прекрасно.
Горячность погубила князя.
Он сделал неосторожный выпад и открыл противнику правый бок.
Шпага Сандомирского почти до половины лезвия вонзилась в бок князя Святозарова несколько выше бедра.
Этот страшный удар был, видимо, непредвиден самим графом, быть может, и не желавшим убить товарища.
Владислав Нарцисович бросил эфес шпаги и в ужасе отступил.
Князь Святозаров медленно опустился на ковер кабинета. Шпага дрожала в его боку. Широко раскрытые глаза князя были полны предсмертного ужаса.
Все присутствующие окружили тяжелораненного.
В наступившем переполохе не заметили, как граф Сандомирский выбежал из кабинета, а затем из дома.
Один из товарищей быстрым движением вынул шпагу. Кровь хлынула фонтаном и обагрила пушистый ковер. Глаза раненого закатились.
С помощью сбежавшейся прислуги раненого раздели, уложили на диван и сделали первую перевязку.
Прибывший очень скоро врач констатировал безнадежное положение князя Василия Андреевича.
Княгиня Зинаида Сергеевна, несмотря на осторожность, с которой ей сообщили о случившемся несчастии, бледная как смерть, поспешила к смертному одру своего старшего сына. Она приняла его последний вздох.
Он умер, не приходя в сознание.
Княгиню без чувств унесли наверх.
Все это произошло в тот самый вечер, когда Владимир Андреевич Петровский был в Большом театре и, принятый Калисфенией Николаевной за его брата князя Василия Святозарова, совершил после спектакля таинственное и загадочное для него путешествие в восточный домик Васильевского острова.
Обморок княгини продолжался недолго. Несчастная женщина, закаленная под ударами судьбы и поддерживаемая религиозным чувством покорности воле Божией, вскоре встала и почти спокойно стала делать необходимые распоряжения.
Дали знать полиции. Та по горячим следам бросилась за графом Сандомирским, но разыскать его не могли: он как в воду канул. Оказалось впоследствии, что он в этот же вечер бежал за границу.
Одинокая и беспомощная княгиня вспомнила, естественно, о Потемкине и о своем втором сыне, возвратить которого обещался ей светлейший. Она приказала заложить карету и поехала в Таврический дворец.
Мы знаем, что Григорий Александрович не принял ее: у него был припадок жестокой хандры.
Через несколько часов после ее отъезда был привезен Бауром Петровский.
Хандра князя на этот раз продолжалась с небольшим сутки.
Входивший на другой день несколько раз в кабинет светлейшего Попов застал его около четырех часов дня уже сидевшим за письменным столом. Он осторожно доложил ему о случае с Петровским и повторил свой вчерашний доклад о дуэли между князем Святозаровым и графом Сандомирским со смертельным исходом для первого и о посещении княгини.
Князь молча выслушал первую часть доклада и мрачно улыбнулся. На вторую часть он сквозь зубы сказал:
— Знаю!..
Наступило молчание. Григорий Александрович озлобленно кусал ногти.
— Петровского… сюда, — наконец произнес он. Попов вышел, чтобы исполнить приказание.
Через несколько минут смущенный и бледный Петровский уже стоял перед светлейшим князем.
Григорий Александрович принял его почти ласково, несмотря на свое мрачное настроение духа.
Он подробно рассказал ему историю его рождения и воспитания и окончил сообщением, что по воле императрицы он теперь получил принадлежащий ему по праву княжеский титул и фамилию его отца и матери…
— Не обвиняй твоего несчастного отца… Быть может, каждый сильно любящий и дорожащий своею честью человек поступил бы так же, как и он… не обвиняй и мать… они оба и виноваты и не виноваты… Оба они были жертвою светской интриги… небывалой, возмутительной… Кроме того, возмездие за их поступок уже свершилось… Отец твой окончил жизнь самоубийством… брат вчера убит в дуэли… Ты теперь один, будь опорой, утешителем своей матери… Она… святая женщина.
У Григория Александровича на глазах блеснули слезы. Расстроенный Владимир Андреевич плакал как ребенок. Князь дал ему выплакаться.
— Поедем к матери! — сказал он ему, когда тот несколько успокоился. — Подожди меня в приемной, я оденусь.
Князь дернул за сонетку.
Владимир Андреевич, шатаясь, вышел из кабинета светлейшего и в изнеможении опустился на один из ближайших к нему стульев в приемной.
XX. Волшебный праздник
Мириады мыслей неслись в голове молодого офицера. Все прошлое восстало перед ним общей картиной; дымка таинственности с нее исчезла. Все мучившие его еще с детства вопросы вдруг получили неожиданное разрешение.
Все для него стало ясно, включительно до эпизода вчерашнего вечера. Она, эта красавица, приняла его за брата, за того брата, который теперь лежит мертвый, убитый на дуэли.
«Быть может, из-за нее!» — мелькнуло в его голове предположение.
Он инстинктивно угадал истину.
Владимир Андреевич вырос без родительской ласки. Потребность в ней гнездится в сердце каждого человека. Имя «мать» звучит для всякого, даже дикаря, небесной мелодией.
«У него есть мать!» — это сознание, как вывод из объяснения князя, вдруг поселило в его душе какое-то неземное спокойствие.