Князь Владимир. Книга 2
Шрифт:
Старик остановился перед восседающим на коне грозным князем, поклонился, дрожащими руками протянул каравай:
— Стольный град приветствует тебя, — сказал он дребезжащим, но еще сильным голосом человека, который привык говорить для большого стечения народа. — Прими от нас хлеб-соль! Будь милостив к городу и людям… Не разоряй город, где родился, не мсти людям, чья вина лишь в том, что живут в Киеве!
Все ожидали, что Владимир нагнется и примет хлеб, но он неожиданно спрыгнул с коня, засмеялся:
— Разорять город, который я люблю больше всего
Он бережно взял хлеб, отломил щепотку, обмакнул в соль, торжественно съел. Только сейчас ощутил, что голоден как волк, съел бы этот каравай в одиночку. За все дни осады почти не ел и не спал по-людски.
Тавр принял у него каравай, а Владимир сказал торжественно:
— Этим хлебом клянусь, что городу не причиню вреда! Клянусь, что не обижу даже тех, кто шел в дружине Ярополка супротив меня! Былое быльем поросло.
Он обнял старика, трижды расцеловал и вернулся к коню. Толпа радостно кричала вслед, он ехал высокий и стройный на белом жеребце, красный плащ трепетал за спиной. Легкий ветерок трепал его черные, как смоль, кудри. Булатные доспехи на груди разбрасывали веселые солнечные зайчики. Он был красив, молодой и уже опаленный солнцем и ветрами, со двумя шрамами на лице, веселый, с огнем в глазах, полный ярой жизни.
Сердце едва не выпрыгивало, трепыхалось как пойманная птица. Вот оно, сердце мира! Отсюда правили всей древней Куявией, страной преданий, затем
— Киевской Русью. Здесь сидели великие князья, где их стол назывался уже не стол, а пре-стол, откуда раздавались прочие столы в других городах на кормление.
Город разросся за эти годы. Хибарки да землянки остались только на Оболони, а по всему Подолу уже выросли добротные терема, дворища, большие дома с клетями и подклетями. Вдоль Почайны теперь тянулись тоже терема, сараи, и все сгрудилось так плотно, что улицы, огороженные высокими частоколами, стали совсем узкими.
В предградье высились высокие и просторные каменные терема. Когда покидал Киев, тут был всего один каменный терем, княгини Ольги. Тот занимал весь двор и потому назывался дворцом, а теперь при Ярополке таких успели настроить видимо-невидимо, они спихивали хибарки простого люда еще ниже, забирали их места, плодились как муравьи.
Он ощутил укол ревнивой зависти. К Ярополку из Германии наехали мастера, по их рисункам строят невиданные терема, по их наущению в красном углу вместо русских святынь ставят иконы с чужим богом. Чужим-то чужим, но если сделано или нарисовано красиво, но славянской душе устоять трудно…
Улицы были пусты, только в окнах он видел испуганные белые лица. Они сразу исчезали, а большинство окон вовсе были закрыты как на ночь тяжелыми ставнями.
Когда кони вынесли их на южный край, из-за высоких заборов неожиданно полетели стрелы, камни. Одна ударила Владимира по шлему, чуть ниже — выбила бы глаз. Войдан закричал зло:
— Ляшский конец! Здесь живут одни латиняне!
Впереди улица
— Что будем делать? — крикнул Войдан. — Ты обещал не мстить…
— Это обещал я! — крикнул Владимир.
Войдан прикрылся щитом, заорал, перекрывая грохот камней по железному щиту:
— Варяги?
— Да! Пусти их вперед! Этот конец города ихний. Передай, что в полон никого не брать… Весь Ляшский конец града взять на копье!
Новгородские конники дождались подхода варягов, пропустили вперед. Те, осатанев от долгого ждания, бросились на препятствие, врывались во дворы, в дома, рубили всех, кого встречали. Разбросав заслон, через два десятка саженей наткнулись на другой, еще выше, а защитников там было больше.
Кияне, принявшие веру Христа по латинскому обряду, сражались так ожесточенно, что Владимир дрогнул при одной только мысли, что эта дерется одна улица, от силы две-три, а если бы он не расколол Киев, не столкнул бы стороны в драку между собой, не склонил Блуда и многих бояр на свою сторону, не переманил черный люд?
Даже из окон домов летели стрелы. Из-за заборов метали дротики. Падал то один, то другой варяг, пораженный уже вроде бы после полной победы. Ингельд, на ходу утирая кровь с разбитой брови, пробежал мимо. С меча срывались капли крови.
Владимир крикнул ему бешено:
— Жечь дома! Чтобы ни одна падаль не смогла укрыться! Убивать всех, чтобы и на племя не осталось!
Ингельд оскалил зубы как волк, подозвал двух немолодых соратников, отдал приказы.
Пока продвигались по дуге к центру, из окон на варягов и новгородцев швыряли горшки с цветами и нечистотами, бросали камни. Один из воинов рухнул под ноги коня Владимира. Ручка кувшинчика, сброшенного из окна светлицы, рассекла голову словно топором.
Рядом воин вскинул лук, но заколебался. В окне виднелась девушка с золотой косой, красивая и разгневанная. Она что-то подтаскивала тяжелое.
— Что застыл? — рявкнул Владимир. — Стреляй!
Воин вздрогнул, оттянул тетиву. Звонко щелкнуло, по воздуху чиркнула стрела. Девушка в окне вскинула руки, словно взметнулось облачко тумана под ударом злого северного ветра.
Владимир, придерживая коня, оглянулся. Она лежала лицом на подоконнике, тугая коса свешивалась вниз, ветер уже расплетал золотые пряди.
— Красивая была, — услышал он сожалеющий голос.
— Не иначе, дочь хозяина…
— А раз так, — сказал Владимир в тон, — дом разграбить и сжечь! Завтра убивать уже будет нельзя, город под моей защитой, но сейчас — пока этот край города еще Ярополков, — убивайте, убивайте, убивайте! Перед богами я за всех в ответе. Не только тех, кто с мечом, но и кто бросит враждебный взгляд, скажет дурное слово… Если не сумеете убить всех, то хотя бы убейте на Ляшской улице как можно больше. Сегодня можно все!