Князь Владимир
Шрифт:
Она вскинула сияющее лицо. Глаза сверкали как две звезды.
– Ты правда так считаешь?
– Дорогая… Империей больше, империей меньше… А ты – единственная.
Глава 45
После заключительного грабежа Херсонеса, на посошок, Владимир велел выступать обратно на Русь. На заранее сколоченные подводы с укрепленными колесами сняли мраморные статуи, в том числе и знаменитую четверку коней с возницей Аполлоном, бывшим славянином, а потом перебежавшим к ромеям в теплые края, срывали
Владимир с малой дружиной, воеводами и близкими боярами поспешил впереди войска. Анну везли в коляске, но когда белые стены Херсонеса скрылись, она велела подать себе коня. К удивлению и радости Владимира, в седле держалась хорошо, конем управляла умело.
– На всякий случай, – объяснила она, смущаясь. – Я не очень-то верила, что ты сумеешь меня взять… но так было приятно играть в мечту! Я делала все так, будто в самом деле когда-нибудь заберешь… И язык русский учила, и… всякое другое узнавала.
Конь понес ее красиво, явно гордясь такой всадницей. Владимир некоторое время любовался, стоя на месте, наконец догнал в галопе. Но и когда ехал рядом, ощутил, что начинает ныть шея, до того смотрел на нее неотрывно, тоже гордясь и любуясь.
Заночевали в маленькой веси в просторном доме войта. Самого войта с семьей дружинники вытолкали в шею еще до прибытия знатных гостей. Пообещали посадить на кол, ежели покажется на глаза.
Анна расширенными глазами смотрела на простые деревянные лавки, на глиняную посуду, удивлялась даже деревянным кадкам, будто бы серебряную посуду должны иметь все простолюдины.
Под утро были разбужены злыми голосами, звоном железа. Владимир мгновенно ухватил меч, бросился к окну. Из-за ставень доносилась брань, он узнал голоса Кременя и Мальфреда. Им отвечал сильный требовательный голос, от которого сердце Владимира дрогнуло в радостном предчувствии.
Анна, выглядывая как зверек из-под вороха шкур, спросила шепотом:
– Кто там?
– Спи, – сказал он нежно.
– Там… опасность?
– Кажется, нет. Я сейчас посмотрю.
Она вскрикнула в страхе:
– Нет, не ходи!
Вместо ответа он отодвинул засовы, распахнул дверь. На звездном фоны маячили громадные фигуры, пыхтели, будто молча боролись. Владимир крикнул властно:
– Всем застыть! Что за шум?
В ответ прозвучали злые голоса дружинников:
– Княже, прости! Дурак какой-то настырный!
– Лезет и лезет!
– Сбить ему рога, что ли?
– Ага, собьешь! Здоровый бугай, да еще вдруг в самом деле в друзьях князя ходит!
И, покрывая их голоса, раздался мощный голос сильного человека, уверенного в своей власти поступать так, как он желает:
– Кто там похваляется сбить рога? Покажись!
Владимир вскрикнул, еще не веря себе:
– Олаф? Ты, леший?
Расталкивая дружинников, что повисли на нем как злые
– Откуда ты взялся? – спросил наконец Владимир.
Олаф, все такой же красивый и уверенный, блеснул в широкой усмешке белыми зубами:
– Возвращаюсь, как и ты. Насточертело! Ты прав, империя уже трещит по швам, а наши земли – непочатый край. Там работы и работы… А что может быть лучше для настоящих мужчин?
– Верно, – согласился Владимир. – Пойдем в хату. Там одна твоя знакомая. Чего такой шум поднялся?
– А я не поверил, что в этой избе – ты. Помню, ты всегда вставал засветло. И меня, змей поганый, силком поднимал! Это я запомнил…
Последние слова произнес угрожающе и с детской обидой. Дружинники загоготали. Владимир с неловкостью пожал плечами. Да, солнце уже проснулось, вон ширится светлая полоска над виднокраем. Самое время ехать тем, кто не желает в зной глотать едучую дорожную пыль.
В доме Владимир кивнул в сторону стола. Олаф с облегчением сел, вытянул ноги.
– В Царьграде я услышал, – объяснил он, – что тебе удалось осуществить свою мечту! Анну завоевал отвагой и мечом, силой вырвал у базилевсов! Это достойный путь мужчины. Я тогда как раз вернулся с пограничной войны с арабами… Без тебя скучновато, ты ведь всегда в разные беды влезал, а когда и Анну увезли, я увидел, как мне не хватает того, что ты называл пустяковой услугой! Да, как-то пусто без твоих писем, которые я тайком передавал Анне. Во дворце не поверили, когда я объявил, что покидаю их блистательную страну и возвращаюсь в свою северную, где только холодное море и голые скалы…
За дверью во внутреннюю половину послышался шорох, скрип ложа. Олаф понимающе улыбнулся, понизил голос:
– К тому же мне прислали весть…
– Ну-ну, говори.
– Мой отец, которого я так не любил, тяжело ранен. Возраст дает ли знать, яд ли попал в раны, но ему становится все хуже. Он уже не выходит из дому, а сейчас, наверное, и не встает…
Он опустил голову. Лицо помрачнело, искривилось. Владимир с удивлением и сочувствием увидел, как в уголке левого глаза скопилась влага, прорвала запруду и побежала струйкой по щеке.
– Я люблю отца, – сказал Олаф шепотом. – Я этого не знал… А он все время любил меня и заботился обо мне. И теперь он противится смерти только потому, что хочет увидеть меня до того, как закроет глаза навеки…
Владимир долго молчал. Когда мокрые дорожки на щеках друга начали подсыхать, спросил осторожно:
– Теперь ты… будешь конунгом?
Олаф безучастно отмахнулся:
– Нет… Я стану шведским королем. В Царьграде я принял христианство.
– Помню. Но королем ты станешь, когда крестишь всю страну?