Князь. Записки стукача
Шрифт:
Сейчас трудно представить ужас, который вызывало одно это название!
Дрожащими руками я держал повестку…
В ней писалось, что по причине длительного нахождения за границей, согласно постановлению МВД номер такой-то, я должен явиться завтра в девять утра в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
Отлегло от сердца – понял, что это обычный интерес к долго путешествующим.
Что ж, я путешествовал с тетушкой по Швейцарии, знакомился с красотами сей страны… потом лечился на водах… И я решил не сообщать об этом вызове тетушке.
Но чем ближе был день, тем больше я боялся. Ведь были встречи с Бакуниным, заочно приговоренным Сенатом к вечной каторге, и с Марксом, и с самим Герценом… И, наконец, с проклятым Нечаевым!
Но надо было идти. Утром выпил кофею и, кивнув швейцару Тихону, вышел на набережную. Был промозглый петербургский день…
Я вошел в подъезд страшного здания. Пожалуй, это был самый пугающий дом в Петербурге. Ходили ужасные слухи об удивительном устройстве пола в нем… После покушения на Государя и бегства моего гувернера тетка решила предостеречь меня от опасных идей. И рассказала о чудовищном наказании – особом устройстве в Третьем отделении. Это был пол, который придумал некто Шешковский, глава тайной полиции, во времена великой Императрицы. Императрица, переписывавшаяся с Вольтером, отменила пытки, но кнут оставила, подчеркнув тем самым благодетельную в нашем незрелом, детском обществе этакую родительскую пользу кнута… И Шешковский соорудил особый пол, который проваливался вниз вместе с человеком, и там внизу человека пороли…
Причем на этом дело не кончалось. Вскоре о порке (Шешковский продолжал «заботиться»!) узнавали в полку. Выпоротый, то есть по кодексу дворянской чести – обесчещенный дворянин, как правило, вынужден был уходить в отставку. Об этом устройстве в полу знала не только тетка. Слухи ходили по столице… Впоследствии Федор Михайлович рассказывал: когда его арестовали, он и все его соратники по делу, прослышавшие ужасные истории про треклятый пол, придумали идти вдоль стен, стараясь не попадать на середину пола, где скорее всего был спрятан механизм.
Но в тот день, когда я вошел в ужасное здание, надпись из Дантова ада вертелась в моей голове…
Я предъявил повестку жандарму, стоявшему у дверей. Он как-то мельком, обнадеживающе несерьезно взглянул на повестку и пропустил меня внутрь.
Я поднялся по мраморной лестнице. На ней бронзовая дева держала светильник – видно, это была аллегория истины…
На втором этаже стоял другой жандарм, как оказалось, поджидавший меня…
Проверил повестку, забрал ее и велел идти в конец коридора.
Совершенно пустынный коридор с ярко-красной ковровой дорожкой и множеством одинаковых дверей, между которыми висели портреты отечественных инквизиторов, руководителей учреждения…
В самом конце коридора в золотой раме – парадный портрет Государя. Там, видно, и помещался кабинет главного руководителя…
Но я так и не успел достигнуть портрета Государя, когда одна из одинаковых дверей открылась и навстречу мне шагнул приятнейший розовощекий господин самой веселой наружности.
Он спросил меня:
– Князь Вол-кий, не так ли? Полковник Кириллов к вашим услугам… Прошу со мной.
И пригласил меня войти в открытую дверь.
– Позвольте, но в полученном приглашении… – так я назвал повестку, – значится Его Превосходительство граф Шувалов.
– Это пустая формальность. У добрейшего Петра Андреевича хватает занятий, милостивый государь, помимо разбирательств шалостей молодых людей… Так что прошу!
Мы вошли в небольшую комнатку, где стояли маленький стол, кресло и стул.
– Прошу, – он указал на стул.
Я колебался, стараясь придумать, как бы мне не сесть.
Он мило засмеялся:
– Наслышаны легенд о бедном Шешковском? То-то, смотрю, жались к стенке в коридоре. – И добавил, вольготно усаживаясь в кресло: – Садитесь, садитесь, милый друг, в ногах правды нет. И будем с вами приятно беседовать… Ну, что там у нас с вами… в каком безобразии отметились? – сказал он шутливо, доставая из портфеля объемное дело.
Я решил быть строгим.
– Об этом я хотел бы спросить вас, милостивый государь, по какому делу меня потревожили.
Мой ответ мне понравился. Хотя страх с каждой минутой неумолимо овладевал мною.
– О-хо-хо, – вздохнул Кириллов и вместо ответа углубился в чтение, видимо, моего дела.
Вскоре последовала сердитая фраза:
– Что ж вы замолчали, любезнейший… Докладывайте о ваших шалостях. Времени у нас немного… – Опять углубился в бумаги.
Чувствуя себя полным идиотом, я ответил склоненной голове, что докладывать мне совсем нечего.
– А я думал, вы хотите доложить нам, как по кружкам ходили, где покушение на Государя готовилось, как с государственными преступниками знакомились… Как за границей общались с приговоренным к каторге господином Бакуниным и весьма зловредным немцем Марксом, не говоря уже о господине Герцене и господине Нечаеве, организовавшем убийство и бежавшем из России…
Я не успел ответить, ибо в этот момент мой стул покачнулся и я полетел вниз.
Теперь я сидел на стуле, зажатый полом… Над полом возвышалась только моя голова. Все остальное туловище оказалось во власти невидимых людей, которые были внизу… Торопливые руки грубо освобождали меня от брюк. И я почувствовал страшный беспощадный удар… Меня пороли. Я видел сапоги Кириллова, новенькие, блестящие. Видимо, сам господин Кириллов как ни в чем не бывало продолжал сидеть, погруженный в бумаги…
Я кричал от боли, визжал, осыпал его проклятиями. Но он будто не слышал.
Наконец встал из-за стола – сапоги мимо моего лица прошествовали к выходу.
Он ушел, но беспощадная порка продолжалась…
Я выкричал голос, я хрипел, я терял сознание… Удары прекратились… Я начал подниматься – меня возвращали в прежнее положение… Я вновь оказался на стуле. Под моим стулом снова был пол… Напротив стояло пустое кресло, где недавно сидел Кириллов.
…Я дотронулся до брюк – мокрые. Мой несчастный зад был в крови. Кровь проступила через ткань.