Князь. Записки стукача
Шрифт:
Наконец все собрались – я насчитал одиннадцать человек. И они начали выезжать за город – обсуждать будущие действия. Лакеям в гостинице говорили, что едут на пикники. Для правдоподобности посылали лакеев за снедью… И опять все это должно было казаться подозрительным – пышущие здоровьем молодые люди, проводящие время на пикниках и запасающиеся провизией, совсем не подходящей для желудочных больных. А главное – это были весьма странные пикники, ведь на них выезжал десяток молодых жеребцов и всего одна дама!
Они
Это была игра с огнем.
И вот наступил мой день. Утром ко мне пришел улыбчивый Александр Михайлов, а с ним – тот страстный еврей, парижский знакомый с всклокоченными волосами, помешанный на терроре убийца харьковского губернатора. Его звали Григорий Гольденберг.
Напомнив мне о парижской встрече, Гольденберг угрожающе спросил:
– Вы готовы сегодня передать нам чек?
– Совершенно верно, милостивые государи. Остается только узнать, на какое дело.
Ответил Михайлов резко и деловито, что так не вязалось с его добродушнейшим лицом:
– Завтра, сударь, состоится главное заседание. И вы его увидите. Не все заседание, но основную часть. Она даст вам возможность исчерпывающе понять, куда пойдут ваши деньги…
– На террор! – не выдержал Гольденберг. – На террор против подлой Власти… Бац бомбой – и нету мерзавца!
Наступило молчание.
– Вы и теперь готовы дать чек? – спросил Михайлов.
– Да…
– Ну что ж, остальные подробности услышите завтра, – кивнул он.
Гольденберг истерически засмеялся – он был в ажитации.
Ранним утром следующего дня мы выехали. Помню, это было воскресенье. Гостиничные лакеи грузили выпивку, жареных цыплят и любимое блюдо подпольной России – булки с колбасой.
Ехали в трех нанятых каретах и в пролетке… Я в пролетке находился один. Они разместились в каретах.
…Стоял прелестный летний день. И одиннадцать человек (почти все закончат жизнь на виселице или в одиночных камерах) веселились, как дети. Дорога за городом шла лугами, вдали виднелся лес… И вдруг моя пролетка будто споткнулась, остановилась. Извозчик недоуменно хлестал по лошадям, но они только беспомощно били копытами. Дальше – больше, карета приподнялась. Раздался счастливый, громовой хохот. Я соскочил с пролетки…
Желябов с красным лицом, на котором выступили от напряжения вены, держал мою пролетку, приподняв её. Оказалось, он с кем-то поспорил, что сначала остановит ее на ходу, а потом поднимет за заднюю ось вместе с седоком.
Он с вызовом глядел на меня… Потом отпустил ось, пролетка плюхнулась на землю.
Я понял: она все ему рассказала, и, как положено тупому крестьянину, он бешено ревновал ее к прошлому. И ненавидел меня, ведь мне, а не ему отдала она свое девство…
Наконец приехали. Отпустили извозчиков, договорились, что те приедут за ними вечером. Моя пролетка должна была вернуться через два часа.
Все разбрелись в поисках места, которое трудно увидать издали. Наконец Михайлов крикнул: «Нашел!» Это был густой кустарник и несколько деревьев, стоявших на большой поляне…
Теперь мы были защищены зарослями, зато сами могли видеть всякого, к нам подходящего.
Расставили на траве бутылки с вином, закуски, цыплят – будто приехали кутить…
Все расселись на траве. Можно было начинать. Александр Михайлов начал свою речь с длинного обвинительного акта против Императора Александра Второго:
– Перед моим воображением все время проходят бесконечные вереницы молодых людей. Их гонят в сибирские тундры за любовь к своей Родине… Я вижу исхудалые лица заключенных в тюрьмах… За что они там томятся? За любовь к Родине… И неведомые могилы борцов за освобождение разбросаны по всей нашей многострадальной отчизне…
Больше всего меня удивило, что он читал этот несложный текст по бумаге. Только потом я понял – они имитировали судебное заседание. И потому после революционной патетики он грозно спросил сидящих на земле «присяжных заседателей»:
– Можно ли простить Александру Второму за хорошие дела в начале царствования все то зло, которое он уже сделал и еще сделает в будущем?
Все присутствующие радостным хором ответили:
– Нет!
– И я говорю – нет! – выкрикнул Михайлов. – И вообще что тут долго обсуждать! Царь, как и всякий тиран и узурпатор, заслуживает смерти уже в минуту своего рождения.
Все аплодировали.
Я сидел на поваленном бревне. Смотрел перед собой. Большой жук полз по бревну… Ветер тронул травинку… Все вокруг было прекрасно, безмятежно – как всегда в летнем лесу. И я слушал, как на веселой зеленой полянке одиннадцать никому не известных, ничего не сделавших в жизни молодых людей приговаривали к смерти царя-реформатора, Императора Величайшей Империи.
Наступила тишина. Все чего-то ждали. Михайлов направился ко мне и тихо сказал:
– Пора… Вам надо нас покинуть, я провожу.
Я поднялся и торжественно протянул ему чек на убийство царя.
Михайлов шел рядом со мной. Обычное, добродушное русское лицо. Я даже описать его не смогу… Помню только беспощадный металлический голос:
– Мы начинаем террор. Но не бессмысленный террор, каким он был прежде. Это будет убийство царя, после которого и начнется Революция.
– Вы уверены?
– А вы?
– А я нет… Впрочем, вы уже были уверены: достаточно пойти в народ – и он поднимется!
– Пожалуй, и я нет, – засмеялся он. – Поэтому одновременно мы подготовим убийство нового царя и нескольких ключевых министров. Наступит хаос… И тогда уж точно придет Революция… Кучка героев ее совершит. Мы – страна рабов. Достаточно захватить власть в Петербурге, и вся Россия подчинится.
– И как вы это сумеете – убить двух царей, которых охраняют сотни казаков, полиция, армия, Третье отделение?