Княжеские трапезы
Шрифт:
– Этого старого пьянчугу! Да он уже задыхается от винища. Он только роет яму – больше его ничего не касается! Согласна: платит она мало, бульдозер стоит недорого, но при таких темпах на работу потребуется еще много месяцев!
Их разговор был прерван громким криком, знаменующим наступление оргазма. Крик доносился из вагончика. Так кричит от блаженства самец, и в этом крике сливаются счастье и предсмертная мука.
Рашель вздохнула:
– Никакой выдержки! Если стонет женщина, то так уж положено. Но мужчина! Так орать!
Эдуар промолчал, но, отойдя на несколько шагов, сорвал длинную травинку, похожую на пшеницу, и принялся
Иногда Эдуар по очереди ездил на них, чтобы автомобили не застаивались. Мощные современные машины, обходившие его на дороге, вовсе его не возбуждали. Он по-настоящему любил эти черные автомобили, с трудом разгонявшиеся до скорости сто километров в час! В некотором роде они были Эдуару второй семьей! Протирая их замшевой тряпочкой, он разговаривал с ними, как разговаривает с лошадью человек, влюбленный в верховую езду.
В остальном же его жизнь ограничивалась двумя или тремя дружками, с которыми он иногда позволял себе «расслабиться», да еще общением с негордыми девушками, сходившими с ума от его физиономии очаровательного проходимца.
В жизни у него была связь только с одной женщиной, связь, которая продолжалась и по сей день, а женщина эта – его бывшая учительница, мадам Лаважоль. Эдуар влюбился в нее, когда переходил в старший класс средней школы. Его парта примыкала к самому подножию возвышения, где стоял учительский стол, и целых десять месяцев Эдуар мог любоваться неприступным видом трусиков Эдит Лаважоль, питавшей отвращение к колготкам. Сама не подозревая того, она стала причиной его первой мощной эрекции. На каждой утренней перемене Эдуар просил разрешения выйти и отправлялся в туалет, где и мастурбировал в честь милой женщины. После окончания учебного года у него осталось смутное чувство, как будто он пережил связь с мадам Лаважоль. Даже познав настоящую любовь, он так и не смог избавиться от сладких воспоминаний о белых или розовых трусиках учительницы (иногда на ней были и черные трусики). Он снова видел бледное пятно ее ляжек, прелестные подвязки на упругом теле. Мадам Лаважоль, по мнению Эдуара, была человеком, состоявшим как бы из двух полушарий. Над столом возвышалось элегантное северное полушарие, улыбающееся, но строгое; но было и южное полушарие, живущее в ожидании сладострастия, и его жаркое дыхание, казалось Эдуару, доносится до его детского лица.
После окончания средней школы Эдуар проучился четыре года в колледже. Получив диплом, он поступил подмастерьем к одному старому автомеханику, знавшему толк в своем деле. Тот-то и передал своему ученику страсть к переднеприводным автомобилям. Когда Эдуар вернулся домой с военной службы, он узнал, что муж его бывшей учительницы погиб в авиакатастрофе (он работал инструктором в авиаклубе). Какая-то смутная сила заставила Эдуара пойти на его
Их первый поцелуй пах ладаном и увядшими цветами.
Спустя восемь дней он отправился к ней домой, узнав адрес из траурного объявления. Вечерело. Эдит Лаважоль проверяла тетради за кухонным столом. В ту пору ей было чуть больше сорока. Ее нельзя было назвать толстой, хотя она и была весьма плотной яркой брюнеткой со светлыми глазами, которые покоряли своей доброжелательностью. Открыв ему дверь, учительница удивилась и смутилась.
– Эдуар, ты ли это? А я как раз думала о тебе! Парень так и не понял, что с ним приключилось в ту минуту. Он мягко втолкнул женщину в коридор, захлопнув ногой дверь, и обнял ее, мечтая лишь об одном: чтобы это мгновение никогда не кончалось.
– Ты привез мне «Юманите»? – спросила Рашель.
– Твоя газета у меня в тачке, сейчас принесу ее. Отец Рашели активно работал в профсоюзах еще до Первой мировой войны, а она сама была воинствующей коммунисткой. Даже потеряв здоровье, сидя в своем старом кресле, она не уставала обращать внука в свою веру и очень горевала, что все ее уговоры Эдуар пропускал мимо ушей. Правда, однажды, когда старуха почувствовала себя совсем плохо, он смирился и пообещал ей вступить в партию. С тех пор она всякий раз укоряла его.
– Конечно, ты так и не получил партбилет? – рискнула она спросить, питая смутную надежду на приятную неожиданность.
– Нет, – вынужден был сознаться Эдуар. – Послушай-ка, ба, открой глаза: твоя партия в полном дерьме! Коммунизм больше не существует!
Она лишь мягко улыбнулась ему, как человек, приобщенный к высшей тайне, не то что другие, не видящие дальше собственного носа.
– Навоз этого умершего коммунизма удобрит новый коммунизм, – изрекла свое пророчество Рашель.
– Ты вычитала это в «Юманите»?
Его сарказм она пропустила мимо ушей.
– В моем возрасте, милый Дуду, известно, что все развивается циклично, в этом суть великой системы бытия. Без коммунизма мир не выживет. Тот, который заканчивается, выполнил свою основную задачу: он перевернул все человечество, благодаря ему взойдут всходы нового коммунизма. Первый подготовил почву для будущих урожаев.
– Складно излагаешь, – отвесил ей комплимент Эдуар. – Ты могла бы сделать карьеру в политике.
Увидев, что дверь вагончика отворилась, он замолчал.
Первым появился Фаусто Коппи (на самом деле его фамилия была Феррари, но он был так похож на великого итальянского чемпиона, что товарищи по команде прозвали его Коппи). Он был одет по-спортивному: черные трусы, фиолетовая майка с желтыми полосками, что придавало Фаусто сходство с его собственным велосипедом. В спортивных ботинках он напоминал какую-то голенастую птицу. Фаусто работал у зеркальщика, сразу же после работы он переодевался в спортивную форму, приобретенную у Кольнадо, миланского кутюрье, создававшего спортивные костюмы для велогонщиков. Присутствие Эдуара, относившегося к Фаусто с подчеркнутой холодностью, заставило его поскорее убраться. Он оседлал свой велосипед с ловкостью циркового наездника, помахал рукой враждебно смотревшей на него парочке и так резво нажал на педали, будто собирался поставить рекорд.