Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки
Шрифт:
Мне хочется остаться в Елагинском — и не только потому, что еще не найден амулет. Но я боюсь остаться здесь — ведь это будет означать, что князь всерьез рассматривает меня в качестве своей супруги. А это невозможно!
Если он предложит мне выйти за него замуж, я обязана буду рассказать ему всю правду — и о том, кто я такая, и о том, что привело меня сюда. И нетрудно представить, как отнесется он к такому рассказу. Я буду вынуждена назвать его дядю предателем. Поверит ли он мне? Конечно, нет!
В таких расстроенных чувствах я и отправляюсь в картинную галерею. Почему
Я не отказалась бы повнимательнее изучить кабинет князя, но пробраться туда одной не представляется возможным. К тому же, Константин сказал, что исследовал его со всем тщанием. Значит, это пустые надежды.
Возможно, мне удастся найти что-то у себя Закревке? Отцовские записи, дневники? Все его бумаги были привезены тогда из Петербурга в поместье. Быть может, я найду какое-нибудь письмо, в котором он рассказал всю правду о той истории.
В галерее я застаю старика-лакея, что несколько дней назад показывал мне этот дом. Спрашиваю его о прежнем хозяине.
— Хороший был хозяин Сергей Антонович, — охотно отвечает он, — рачительный. Любил, значит, чтобы каждая вещь на своем месте находилась. И возражений не терпел. Я ему однажды про зеркало, что в кабинете висит, сказать осмелился. Дескать, не там висит, где надо, перевесить бы. Ну, виданное ли дело — зеркало над дверьми? Для какой оно там надобности? Так он так осерчал, что едва розгами не велел высечь.
Я удивляюсь:
— Но оно, и правда, не на месте висит. Кто в него посмотреться может?
Старик кивает:
— Ваша правда, ваше сиятельство. Да только, может, и лучше, что оно там висит — змей уж там больно страшный.
— Змей? — переспрашиваю я. — Какой змей?
Насколько я помню, там, на раме, есть фигурка дракона, но…
Ах, ну какая же я дура! Это я, выросшая на фэнтезийных книгах и фильмах, назвала его драконом. А на самом деле он — змей! Змей Горыныч, как в сказке!
И будто что-то щелкнуло в голове. Странный стишок, что в детстве учил Константин, зеркало, висящее на странном месте, и странный дядюшка, говоривший о солнечных зайчиках!
— А где сейчас Константин Николаевич? — почти выкрикиваю я. — В кабинете? Старый слуга смотрит на меня с недоумением.
— Нет, его сиятельство в библиотеке. Он там больше любит бывать.
Я бегу в библиотеку. Именно бегу, наплевав на правила хорошего тона. И боюсь, когда появляюсь перед князем, я — растрепанная, запыхавшаяся, — вовсе не похожа на приличную барышню. Но мне плевать!
— Ваше сиятельство, нам нужно поговорить!
И выплескиваю на него все свои рассуждения — о стишке, который дядя заставлял его учить, о зеркале, и о солнечном луче на рассвете, который должен указать тайник.
Елагин слушает меня внимательно, не перебивает, но когда я заканчиваю говорить, на губах его появляется улыбка.
— Браво, Вера Александровна! У вас поразительно острый ум и хорошая память!
Я краснею от похвалы, но почему-то жду подвоха. И не напрасно.
— Только, боюсь, вынужден вас разочаровать. Когда я пытался найти тайник, где дядюшка мог держать наш фамильный амулет, я тоже вспомнил этот стишок. И тоже, представьте себе, подумал, что он как-то связан с кабинетом. Но — увы. Я много раз приходил туда на рассвете, следил за солнечными зайчиками, пытаясь отыскать хоть какой-то смысл в этих четверостишьях. Да, первый луч солнца, отражаясь в зеркале, действительно указывает на определенное место на стене кабинета. Но там нет никакого тайника! Сначала я простукивал стену, пытаясь по звуку определить полое место. Потом велел содрать со стены обивку. Там самая обычная стена!
От разочарования я едва не плачу.
А может быть, он мне врёт? Не, не похоже. Да и зачем бы ему это? Он не знает о предательстве дяди, он не догадывается, кто я такая, и не ждет опасности с моей стороны.
Он встает из-за стола и садится в соседнее с моим кресло.
— Благодарю вас, Вера Александровна, что приняли эту историю так близко к сердцу, — в голосе его я слышу неожиданную теплоту, от которой мне становится чуточку легче. — Я и сам бы хотел, чтобы это оказалось правдой. Но либо стихотворение не имеет к тайнику никакого отношения, либо мы неправильно понимаем его.
— А может быть, попробовать еще раз? — с наивностью ребенка спрашиваю я.
Я вижу, что он почти готов сказать, что это бессмысленно. Но он бросает на меня еще один внимательный взгляд и говорит другое:
— Ну, если вы так хотите, Вера Александровна! Я не могу вам отказать. Но будет ли это удобно? Вам придется выйти из комнаты ранним утром.
Я понимаю — он напоминает мне о приличиях. Но это то, о чём мне сейчас совсем не хочется думать.
И он сдается:
— Хорошо! Значит, встречаемся в кабинете перед рассветом. Велите горничной вас разбудить. Да, и возьмите ее с собою — не хочу, чтобы кто-то подумал о вас дурно.
Остаток дня проходит словно в полусне. Я разговариваю с Дубровиной, с Китти, с Соней. Но я не понимаю, о чём мы говорим. Я отвечаю автоматически, а думаю совсем о другом. Я боюсь проспать рассвет!
32. Кладоискатели
Арина будит меня, когда на улице еще темно.
— Барышня, просыпайтесь! Скоро рассветет! — она стоит у моей кровати со свечой в руках.
Я мигом вскакиваю, сбрасываю ночную сорочку, собираю волосы в пучок. Горничная помогает мне надеть платье, набрасывает на плечи шаль.
— И куда же вы собрались-то, Вера Александровна? — в голосе ее слышится беспокойство. — А если Настасья Павловна узнает? Или сам князь?
Обуваюсь в тонкие тряпичные туфли. Они вообще-то домашние и вряд ли подходят для встречи с мужчиной, но не цокать же по коридору каблуками.
— Не знаю, как Настасья Павловна, а его сиятельство точно узнает.
Арина сначала непонимающе морщит лоб, а потом всплескивает руками:
— Ой, барышня, так вы на свидание с его сиятельством идете? — глаза ее уже блестят от любопытства. — А может, не надо, Вера Александровна? Мужчины ведь они такие — наобещают с три короба, а мы потом расхлебываем.