Княжич, князь
Шрифт:
— Во славу Божию, как у нас обычно отвечают, брат Хезекайя. Куда вы направляетесь?
— Какой замечательный обычай ответа, господин аббат! Я имею бумаги от нашей миссии в Дорограде с августейшим дозволением основать в окрестностях города Грем… Гремис…
— Гремиславль?
— О да, благодарю вас. Основать в окрестностях этого славного города общину Ковчега Спасения под духовным покровительством праведного Эбселома. Подобно праотцу нашему Аврааму, которому Господь повелел выйти вместе с родственниками из Ура Халдейского и поселиться в земле Ханаанской — книга Бытия, глава
— Вне всякого сомнения, брат Хезекайя. Однако не могу обещать вам, что вы найдете в окрестностях Гремиславля многотысячные сонмы диких туземцев.
— Вероятно, я не совсем корректно выразился. Однако сам Господь повелел и мне, и вам, как некогда рыбакам на Геннисаретском озере, быть ловцами человеков — от Матфея, глава четвертая, стих девятнадцатый — не так ли?
— Именно так, брат Хезекайя. Только при этом и мне, и вам следует быть очень внимательными, чтобы невод не оказался заброшенным вместо озера в чужой пруд.
— Можем ехать, — бросил через плечо Уильям из Честера, сворачивая и закрепляя наверху дверной полог. — Я также благодарю вас за помощь, господин аббат.
Щелкнул кнут Шеймуса, повозка тронулась. Отец Варнава держался рядом, продолжая разговор:
— Если пожелаете, мы можем сопровождать вас до Белой Криницы. Гремиславль оттуда в одном неполном дне пути. Хорошо ли вам известна дорога к нему?
— Подробнее мне ее опишут в нашем торговом представительстве, — ответил Уильям. — Меня больше беспокоит состояние дел, которые пока поручены моим помощникам.
— Я припоминаю такую максиму: «Если хочешь, чтобы какое-то дело было сделано хорошо, сделай его сам».
— К моему немалому сожалению, вы весьма точны, господин аббат. Для торговли в колониях характерна своя специфика.
— В колониях?
— Я имею в виду цивилизаторскую составляющую торговли. Нами уже накоплен большой опыт приобщения к культуре неразвитых народов.
— Осведомлен, как же: зеркальца, бусы, «огненная вода»…
— Не только, господин аббат. Торговый дом «Стоун и Стоун» может предложить еще очень и очень многое.
— Не сомневаюсь, господин Уильям.
Лицо брата Хезекайи опять просияло:
— Господин аббат, соображения, высказанные братом Уильямом, натолкнули меня на замечательные мысли. Наша миссия вдруг увиделась мне прекрасным символом двуединого духовного и материального посланничества. Помните ли вы — о, прошу простить мой промах, ваше высокопреподобие! — как после проповеди слова своего в пустынном месте близ Вифсаиды-Юлии Господь чудесным образом умножил пять хлебов ячменных и две печеные рыбы и насытил ими пять тысяч человек, — от Марка, глава шестая, стихи с тридцать второго по сорок четвертый. Я представил себе, как подобно этому вслед за духоносным словом праведного Эбселома на алчущих щедро низливаются блага земные, несомые торговым домом «Стоун и Стоун» — не правда ли, мой добрый Уильям?
Угрюмое лицо доброго Уильяма в глубине повозки исказилось любезной улыбкой.
Отец Варнава вежливо наклонил голову:
— Я уверен, теперь Славену ожидает великое будущее.
— О да, господин аббат! — в полном восторге подтвердил брат Хезекайя.
Белая скала и серо-голубые от времени бревенчатые стены старых укреплений на ней покрывали своей огромной тенью гончарные и кожевенные слободы в речной долине. Белокаменные храмы, особняки состоятельных горожан, дома, избы новограда и княжий двор на вершине холма плескались в теплом предвечернем свете. Отец Варнава, щурясь, перекрестился на золотые блестки куполов:
— Ну вот… Можно сказать, что прибыли. Слава Богу!
Широкополая шляпа брата Хезекайи еще раз приподнялась напоследок — и повозка благоносных альбионцев свернула в сторону иноземных торговых подворий.
Ворота в высокой стене белого камня были распахнуты настежь. Двое стражей окинули цепкими взглядами четверку подъезжающих всадников, коснулись неоружными руками своих шеломов. Затем один из них обернулся и махнул ратищем в глубину двора. На сторожевой башне дружины ударили в било.
Из растворенного оконца светлицы в верхнем ярусе выглянуло, тут же спрятавшись, девичье лицо. Вслед за ним показалось другое — более юное, но весьма схожее с прежним.
К вороному отца Варнавы подбежали сразу трое конюхов. Тот, что постарше, — явно конюший тиун — отогнал своих чрезмерно усердных помощников парой надлежащих подзатыльников, степенно поклонился и принял под уздцы настоятельского коня. Кирилл хмыкнул, вспомнив доброго Уильяма из Честера. Иов и Илия покинули седла, сразу же затерявшись среди дворовых.
— Это ты князь Ягдар — верно? — полюбопытствовал подошедший вразвалку широкоплечий подросток примерно его возраста, но чуть более плотного телосложения. Положил руку на морду Кириллова коня, дружелюбно и коротко рассмеялся, когда гнедой самолюбиво мотнул головой и всхрапнул.
— Это я князь Ягдар-Кирилл, верно, — он подвигал плечами, потянулся со сладким хрустом.
— А я — княжич Держан. В дороге все ли ладно было?
— Нет. Беда со мной приключилась, княжиче, беда превеликая.
— О Господи! Какая, княже?
— Задницу отсидел.
— Ага… Вот оно что… И как же ты теперь с этакой бедою жить-то дальше собираешься, княже?
— Ума не приложу. Боюсь, на этом жизнь и окончилась. Да и пёс с нею. А еще заскучал малость — всего-то десятерых положил.
— Кого это — десятерых?
— Разбойничков, вестимо. Нас в лощине за Ракитным ватажка перестрела. Я одного кулаком тюк промеж глаз — он и сомлел. Потом тюк другого, тюк третьего — так всех десятерых и положил. По одному подходили, не толпились.