Княжич, князь
Шрифт:
Отец Варнава коснулся рукава княжьего кафтана, спросил негромко:
— Семья-то твоя здесь зачем, княже?
— А ты, отче, и сам ответ знаешь. Гордей! Все ли собраны?
— Княжичи Боривит и Венд на суде по слову твоему, Братша с Поликарпом только третьего дня воротятся, Радоша-кормилица у дочери на выселках втору седмицу гостюет да Марфа-пряха рожать наладилась.
— Вот и ладно. Теперь да слушает каждый. Сегодня на суде моем обнаружилась грамота подметная — вот она…
Князь Стерх
— В ней же угрозы предерзостные двум князьям сразу: мне и молодому князю Ягдару-Кириллу. Мыслю, крепко мы задели кого-то, коль решился он на такое. Как бы нынче «Слово и дело Государево» возглашать не довелось. Все ли разумеют полною мерою, что именно произошло?
Он опять обвел гридницу давящим взглядом:
— А коли так, то выйди по доброй воле тот, кто тайно подбросил ее писарю Избору. Даю свое княжье обещание, что по дознании отпущу тебя с миром, будто и не было ничего.
Головы стали молча опускаться одна за другой в полной тишине.
— Добро. Тогда поведаю вам нечто о князе Ягдаре — возможно, не все слыхали о нем сие. А имеет он дар дивный помыслы наши потаенные зреть. И сейчас каждый из вас к нему на испытание подойдет. Каждый! Я же еще раз повторю сугубо: кто по доброй воле повинится, на том свое княжье слово сдержу.
Он сложил руки на груди и отвернулся к окну.
Тонкий вой внезапно вонзился в уши — Кирилл вздрогнул от неожиданности.
Дебелая девица, оттолкнув своих сотоварок, взмахнула руками и ничком обрушилась на пол. Изнутри высоких поставов в межоконных проемах стеклянными и фарфоровыми голосами отозвалась посуда.
— Князюшко-батюшко ты мой родненьки-и-ий! Прости меня, дуру полную, гадину подлую-у-у!
Князь Стерх порывисто шагнул ей навстречу. Девка, подвывая, резво подобралась к нему на четвереньках, обеими руками ухватилась за алый сапог козловой кожи и прижала его к своей объемистой груди.
— Эй, эй! А ну оставь! Немедля!
Князь пошатнулся, неуклюже запрыгал на одной ноге.
— Малуша, отпусти! — воскликнула княгиня, бросаясь на помощь мужу.
— Встань. Живо. Да скулить перестань, — он отступил на шаг, оправляя сапог сердитым притопыванием. — Ты кто такова? Радимила, из твоих она, что ль?
— Да, белошвея моя.
— Припомнил я, княже, — подал голос писарь. — Когда вчера в девичьей близ дверей стоял да песни слушал, она мимо меня проскользнула, она самая.
— Вот как. Сказывай, девица: от кого грамотка получена?
— Ы-ы-ы… От мастера Фрола, гончара… Который из нижней слободы-ы-ы…
— Гордей! Сей же час послать за ним. Стой! Сотнику Василию скажи: двух ратников конных.
— Погоди, княже, — попросил отец Варнава.
Он приблизился, в упор взглянул на Малушу:
— Правду ли говоришь, девица?
— Правду, отче, правду, — то Фрол был, Фрол! У-у-у, змей подколодный!
— Вполне возможно, — кивнул игумен. Повернувшись и понизив голос, показал глазами: — Людей-то, пожалуй, уже можно отпускать, княже, — в любом случае это всё.
Князь Стерх встрепенулся:
— А ты, жено моя, домочадцы и все прочие люди добрые, с миром изыдите и простите князя своего, от него претерпевши!
Настоятель поклонился вместе с Кириллом. Когда гридница опустела, он привлек его внимание и обратился к белошвее:
— Ты сейчас, милая, глаза закрой да вспомни ясно, когда да каким образом этот мастер Фрол грамотку тебе передавал. Добро?
— Ага, батюшко, ага…
Девица старательно зажмурилась, задвигала большими, подрисованными углем бровями. Отец Варнава посторонился.
Кирилл протянул навстречу ей раскрытую ладонь, одновременно опуская веки.
Широкое румяное лицо с кудреватой бородкой и самоуверенной ухмылкой на нем выступило из тумана — дергаясь, расплываясь, будто бы норовя обратиться в какое-то другое. Щегольская шелковая рубаха меняла цвет с алого на зеленый, временами превращаясь в подобие веретища. Смутное пространство вокруг исторгало из себя пляшущие силуэты домов, тщетно пытающихся определиться в своем внешнем виде.
— Лжет, — сказал Кирилл, открывая глаза. — Не Фрол то был, иной кто-то.
— Ну, Малуша-белошвея, воля твоя, — сказал князь Стерх ровным голосом. — Гордей!
— Ой, не надо, князюшко! Ой, не надо, родненький! — опять то ли завыла, то ли заскулила девка, со страхом косясь на Кирилла. — Вот теперь чистую правду скажу, правду истинную! То калика был, калика перехожий — он грамотку мне дал, он! И брать-то не хотела, князюшко, так вот и чувствовала душенька моя, что не надобно, да только вот…
— Этот калика тебе некую мзду посулил — верно?
Малуша затрясла головой и захлюпала носом:
— Как и клялся, ровно полдюжины чеканчиков отсыпал, не соврал.
— И коим образом да кому подбросить тоже он надоумил?
— Выспрашивал долго — что да где, да как у князя, а я ему сама и присоветовала. Знала, что Избор вечерами в девичью повадлив.
— А вот теперь не знаю, правду ли говорит, — вставил Кирилл. — Может, мне опять…
— Думаю, это излишне, княже, — остановил его отец Варнава. — Я к своим годам тоже малую толику дара обрел ложь от истины отличать. А ты, девица, мастера Фрола почему или зачем оговорить хотела?
Белошвея опять бросила испуганный взгляд на Кирилла, выдавила тихонько:
— Так ведь это… Ладо он мой когдатошний… Прошлым летом за жену взять обещался, а после вроде как забыл о том. Бают, на красильщикову Ружицу глаз положил.
— Вот как… — покачал головой князь Стерх. — Отомстить решила, под суд человека невинного подвести. Ну и гнусная же ты девка, Малуша. Плюнул бы, но только негоже в доме-то. Расчета не будет, тебе довольно Иудиных сребреников. Все твои. Час даю на сборы с прощаниями — и скатертью дорога. Поди прочь. Избор, притвори за нею да засов заложи.