Княжич
Шрифт:
– Дозволь, я за него расскажу!
– напросился Лыков.
– Сенька!
– позвал холопа воевода.
– Одежду мне! Рассказывай стрелец!
Холоп принес одежду и стал одевать, слушающего рассказ стрельца, воеводу. По мере того, как Лыков углублялся в подробности происшедшего, лицо Вельяминова из красного становилось багровым, а затем начало белеть, приобретя к концу рассказа мертвенно-бледный цвет.
– Все!
– одевшись, сказал воевода.
– Показывай, где это было?
– Его берем?
– кивком головы показав на Скурыдина, спросил стрелец.
Вельяминов с опаской посмотрел
– А кто путь покажет? Берем! Нас то, он, надеюсь, не зарубит!
– горько пошутил воевода.
Вскоре, четверо всадников, воевода с холопом Сенькой, и Лыков с Васькой Скурыдиным, сорвавшись с места наметом, понеслись к месту происшествия.
В лесу, привязав коней к деревьям на обочине, они вслед за Васькой пробрались сквозь кусты к месту, где должны были лежать “толстый” и “тонкий”. Воевода долго смотрел на облепленные мухами трупы приставов со стрелой в горле и проткнутого насквозь саблей, подержал в руках самопал, из которого едва был не убит Васька, заглянул на дно несостоявшейся могилы княжича.
– Сенька! Посмотри-ка, что у них там по карманам?
– наконец произнес он.
Сенька, брезгливо отводя взгляд в сторону от лиц покойников, начал ворошить их карманы. Карманы были пусты, но у того, что нашел смерть от Васькиной сабли, Сенька снял с пояса туго набитый кошель.
– Дай-ка мне его!
– потребовал воевода. Он сел на ствол упавшего дерева и тщательно пересчитал деньги в кошеле.
– Богатенькие покойнички!
– закончив счет, сказал он.
– Семь рублей, десять алтын!
Затем они, оседлав коней, переехали к месту, где лежал третий труп. От пальцев его руки, погруженной в воду, взбурлив ее, бросилась в глубину мелкая рыба. Произведенный Сенькой обыск трупа, также не дал результатов.
– Все понятно!
– сказал воевода, несмотря на то, что осмотр приставов, ничего не дал.
– Едем обратно!
Надежды воеводы, найти у покойников грамоту на сыск, не оправдались. “Впрочем, Скурыдин с этим парнем, выдающим себя за княжича, могли раньше меня найти этот документ в одежде убитых и уничтожить, чтобы я поверил их описанию событий. Для пущей достоверности вырыли яму-могилу. А приставов Васька порешил, спасая друга от разоблачения в Москве. Ой, чувствует мое сердце, что за этим, так называемым княжичем, не простые разбойничьи дела, раз за ним, сюда в Донков, государь приставов прислал! Хоть и молодой, а высокого полета птица, если успел Ваське так задурить голову, что тот за него в огонь и воду! Но ему меня не провести!” - скача в город, думал воевода Вельяминов.
В остроге, Вельяминов, приказав Скурыдину остаться на улице, завел внутрь хоромов Лыкова.
– Вызови-ка стрелец ко мне, начальника караула вместе со свободной сменой!- приказал он Тимофею.
– Ваське ни слова! Головой отвечаешь!
– Я все понял!
– на бегу к двери, отрапортовал старый вояка.
Начальник караула, пятидесятник Василий Иванов сын Басурманов, привыкший не спрашивая, исполнять приказания, растолкал, разлегшихся по лавкам караульной избы, стрельцов:
– Тревога! Всем, к хоромам воеводы!
Васька, стоящий у крыльца хоромов Вельяминова, удивился появлению Лыкова с начальником караула и шестью, вооруженными бердышами, стрельцами.
–
– удивленно спросил он Лыкова.
Не отвечая ему, тот проскочил в открытую дверь к воеводе.
– Прикрой дверь!
– приказал воевода Сеньке, увидев перед собой Лыкова и начальника караула. Подойдя к слюдяному оконцу выходящему во двор, из которого ничего не было видно, он приоткрыл его. Убедившись в наличии стоящих перед крыльцом стрельцов, воевода облегченно вздохнул.
– Скурыдина, арестовать и в тюрьму!
– приказал он, Василию Иванову.
– Окажет сопротивление, рубить без пощады! “Дело государево”!
– А тебе Лыков, подчиняю трех стрельцов, чтобы мнимого княжича под арест взять!
– дал задание воевода Тимофею.
– И туда же, к Ваське Скурыдину!
Лыков и начальник караула выскочили наружу. Воевода, склонив голову к окошку, застыл, наблюдая за происходящим во дворе. Вышедший на крыльцо Иванов отдал распоряжение стрельцам. Трое из них поспешили за оседлавшим коня Лыковым.
Арест Скурыдина прошел спокойно. Васька с невозмутимым видом снял с себя пояс с саблей и, отдав его начальнику караула, пошел за ним в окружении стрельцов по направлению к осадной тюрьме. У выхода со двора он обернулся. Привязанный к коновязи Орлик рванулся к нему, туго натянув поводья. Словно что-то, сказав на прощание, юноша взглядом успокоил коня и продолжил свой скорбный путь.
“Надо сказать Васькиному опекуну, чтобы забрал коня!
– подумал воевода, глядя на стоящего у коновязи Васькиного аргамака.
– Ему он больше не понадобится!”
Осадная тюрьма представляла собой деревянную избу, внутри которой, в вырытую под ней яму, глубиной в три человеческих роста, был помещен деревянный сруб. В этот сруб, можно было спуститься через проруб в полу, по приставной лестнице, которую для этого случая опускали вниз. Проруб в полу избы, закрывал решетчатый настил на петлях, в скобы которого были вставлены два увесистых металлических замка. Дневной свет, проникающий в сруб через настил, никогда не достигал его дна. Там царил вечный мрак. Наверху, в комнате, с расположенными вдоль стен лавками, стоял грубо сколоченный стол. В этой комнате проводились допросы узников, и освещалась она через узенькое окошко, с вставленными в нее металлическими прутьями. Ключи от двери в избу и от входа в подземную тюрьму находились у начальника караула.
Иванов, найдя на связке ключ, открыл дверь в избу. Вырвавшийся из нее поток воздуха дохнул на Ваську сыростью и гнилым деревом. Найдя второй ключ, начальник караула открыл замок решетчатого настила. Услужливый стрелец принес с улицы лестницу и спустил ее вниз.
– Вот и все!
– взглянув на помрачневшего Скурыдина, усмехнулся Иванов.
– Топай по лесенке ножками, “боярин”!
Васька осторожно начал спускаться вниз. Не успел он ногами почувствовать лежащую на дне деревянной ямы, солому, как лестницу потащили вверх. Деревянная решетка, перекрыла выход на волю. Закрыв на замки решетку и дверь в избу, караульные ушли. Васька остался один на один с темнотой и неизвестностью. Нащупав стену, по ней, юноша медленно опустился на солому. Только сейчас он почувствовал навалившиеся на него усталость и чувство безнадежности своего положения.