Княжий остров
Шрифт:
Люди тут умирали каждый по-своему: кто дополз к дереву и притулился спиной, кто успел закрыть голову руками, да так и белел облезшими костяшками пальцев. Но самое страшное — раздавленные гусеницами тела, дикое месиво. Трудно представить, что это был человек… Жил… Смеялся… Любил…
«Боже мой! — опять прошептали спекшиеся губы Егора. — Что это такое? Разве это война?» Пустые гильзы хрустели под ногами, штыки трехлинеек и затворы уже тронула ржа. Из-за леса тяжелым строем вылезли бомбовозы с крестами на крыльях. Их чужие моторы мерно пожирали бензин, тащили к фронту смерть в брюхе своем, как эти мухи несли свои личинки. Война.
Позабыв всякую осторожность, Егор шел и шел страшной дорогой, и не было конца смертям на ней, и никогда не испытывал он подобной жути, такого опустошительного отчаянья, никогда не накатывала с такой яростью жажда остановить зло — лютая жажда мести за поруганную землю и людей. Этот приступ накатил волной, когда увидел раздавленные полуторки с ранеными, когда попал в глаза заголенный подол над синими бедрами совсем молоденькой и хрупкой медсестры. Он высвободил из ее осклизлых пальчиков рукоять тяжелого пистолета, машинально достал обойму. Она была пуста. Точно такой же вороненый ТТ, каким снарядили его. Но это было особое оружие. Им сестра пыталась остановить танки, защитить раненых. С ним она погибла, пустив оставшуюся пулю себе в висок через кудрявые русые локоны… Егор понял, для чего он его взял, когда вложил в рукоять новую обойму, неторопливо дослал патрон в патронник и положил оружие в карман. Потом отцепил у одного из павших саперную лопатку и вырыл за кустами неглубокую могилку. Медсестра была легонькой девчушкой, она обвисла на его руках тряпичной куклой и напоследок взглянула в лицо Егора пустыми глазницами из холодной земли, моля о чем-то или благословляя.
«Боже мой!! Как же тебя звали-то?» — горестно выдавил он и закрыл ее тело куском брезента. Зарыл, и крепко вбил какую-то железную ось, потом привязал обрывком телефонного кабеля перекладиной крест. Точь-в-точь, как сделал это над пустой могилкой сгинувшей в перекатах Тимптона своей Марико. «Если буду жив, то обязательно вернусь, жалкая ты моя… Клянусь! Я похороню тебя по-людски. Памятник возведу и цветами осыплю… Совсем дитя. Егор вынул карту и поставил крестик у пунктира шоссе. Он не сомневался, что и без карты отыщет это место, уж ориентироваться научился за долгие скитания по якутской тайге. Постоял, помолчал, а когда шевельнулся уходить, то на ближайшую ель тяжело сел ворон. Распушив на горле перья он заорал и поперхнулся, пробитый насквозь пулей. Шмякнулся вниз. Егор поставил ее ТТ на предохранитель, сутуло двинулся обочиной, обходя тлен и прах… По небу все шли бомбовозы, сыто и утробно урча, как волки, блюдя в своей стае порядок и строй…
* * *
Приказ выполнял Быков почти безысходный… В одном из фашистских концлагерей Прибалтики упрятан редкой профессии человек — криптограф. Разведчик еще царской школы, знающий много языков. Этот талантливый полиглот был нужен Москве живым и невредимым. Егор знал о нем все, мог угадать его в любой толпе, знал даже все родинки и шрамы на его теле, так тщательно готовил полковник Лебедев к заданию. Попался Илья Иванович к немцам глупо и просто. Их разведка знала о месте его нахождения, выбросили парашютистов и захватили Окаемова в первый час войны. По разведданным, содержался он в лагерном изоляторе на хорошем питании, изнывая от бесконечных допросов и подсадок стукачей в камеру. Вот и вся информация. Две попытки вытащить его еще из Минской тюрьмы провалились Немецкая военная разведка поняла, за кем охотятся, и упекла спеца в многолюдный лагерь смерти под чужой фамилией. Попробуй сыщи среди тысяч народу под номерами…
Во время подготовки к заданию полковник Лебедев все что-то не договаривал, хмыкал, качал головой и даже посмеивался своим мыслям. Егор же, прошедший утонченную школу по психологии у японского разведчика Кацумато уловил скрытую любовь полковника к Окаемову. Тогда однажды, перед самой заброской в тыл врага, Лебедев чуток приоткрылся и обронил: «Будь повнимательнее с графом… он такой фрукт, — полковник рассмеялся уже открыто, — такой фр-рукт! Что оказался не по зубам шпионским сыскам во многих странах… Мирового класса разведчик… Граф де Терюльи…»
— Граф?!
Одно из его любимых имен… Кличка из той жизни, когда он не работал на нас. Но я тебе ничего не говорил. Не имел права говорить. Будь деликатнее с ним… Все же кастовый интеллигент, ученый. Я его с таким трудом спас в 37-м и спрятал…
– Я уже забыл.
– Вот и ладненько… Если все обойдется и выйдете на партизанский аэродром или на тот мыс, где вас будет ждать подводная лодка… учись попутно дару перевоплощения у Окаемова… Это гений… Полиглот… Артист… С отличием окончивший Пажеский корпус. Как нелепо влип! Ему надо чуть-чуть помочь, если уже не сбежал… Самую малость подсобить. Он нужен нам сейчас как воздух. Он важнее сейчас для нас, чем свежая танковая дивизия. Важнее!
* * *
Кружит, кружит воронье, вспугнутое с шоссе лязгом и грохотом немецкой танковой колонны. Егор пристально глядит из леса на стальное нашествие. В ноздри бьет зловонный чад от выхлопов моторов, их вой раздирает уши, а глаза жадно ловят каждую деталь, мельчайшую подробность этого неумолимого движения. Передовой танк сметает с дороги остатки машин и пушек, опять месят гусеницы не преданных земле погибших русских. Тупорылые, приземистые грузовики набиты солдатами в касках; прорывается сквозь грохот плясовой мотив губной гармошки. Все чужое, нереальное. Высокий белобрысый танкист, туго затянутый в черную форму, расстегнул ширинку и оправляется прямо на ходу с брони, сыплет веером мочу по кювету на тела убитых и эту диковинную ему землю. В идущем следом грузовике повернулись каски и доплыл веселый гогот.
Не стерпел Егор, вскинул СВТ, всадил пулю в танкиста, а остатки обоймы — в густо сидящую, ржущую солдатню в машине. Черную фигуру сбросило с брони под колеса грузовика, из кузова раздался дикий вой и рев, колонна разом стала. Такой плотности огня Егор не мог представить,. Вокруг него все кипело и трещало от разрывных пуль, сыпалась листва, ветки, ложилась скошенная трава. Благо, что успел сунуться за толстое дерево и проклинал себя, что нарушил приказ не вступать в бой ни при каких обстоятельствах. Чуть высунулся из-за дерева и увидел, что немцы выпрыгнули из машин, рассыпались цепью и медленно двинулись на него, поливая лес из автоматов. Патронов они не жалели Быков рванулся в чащу» виляя как заяц, падая и укрываясь. за стволами деревьев. Громыхнула танковая пушка и черный куст взрыва выкорчевал здоровенный тополь за которым он только что прятался. Егор бежал все дальше, рация тяжело била по спине, а в голове толклась навязчивая и шальная мысль: «Вот они… вот они. как я им врезал, гадам!!» Он на бегу сменил обойму, готовясь к бою, — если ранят и оторваться будет нельзя. Снаряды с треском и воем крушили лес, рвались пули, чмокали, целуя деревья и осыпая с них кору. На Егора вдруг накатил дурацкий смех, к нему словно пришло второе дыхание, и не чуял уже устали. Летел, обдирая лицо о ветки, и всхлипывал на ходу. В глазах все еще стояла переломившаяся фигура щеголеватого танкиста, видел, как никли и вскакивали в смертной истоме солдаты в кузове от его пуль воздаяния… Стрельба у шоссе смолкла, и Егор нерешительно остановился, прислушался. Взревели моторы, гул их медленно пополз на восток. Быков устало сел в траву, нестерпимо захотелось есть. Он торопливо скинул вещмешок, достал хлеб и круг колбасы.
К ночи он был уже далеко от большака. В густолесье отыскал глубокую промоину и соорудил бездымный костерок. Долго сидел у огня, вслушиваясь во тьму, но врага здесь не было. Шуршали в траве мыши, где-то на болоте тяжело ухала выпь и стрекотали лягушки, тянуло от усталости в сон. Из двух сушин соорудил привычную по тайге нодью и завернулся в плащ-палатку. Кончился первый день его войны…
Проснулся перед утром, как от толчка. Осмотрелся и зябко поежился под настывшим брезентом. Сушины перегорели, чадно дымили обугленные концы, сырой туман залил ложбину и весь дремавший предутренний, лес. Егор заглянул на светящийся циферблат часов, быстро вскочил и стал высвобождать рацию из вещмешка. Подошло условленное время связи. Он забросил свинцовый грузик с проводом антенны на ближайшую крону дерева и поежился от осыпавшихся брызг росы. Дурманяще пахли отволгшая трава, перегнивший лист и сырая земля вымоины. С болота плыл утиный кряк, где-то просвистел крыльями и зажвыкал селезень. Монотонно бухала и бухала выпь, словно далекие взрывы. Холодные наушники трещали грозовыми разрядами. Морзянка мешалась с разноязыкой речью. Он погрел над углями руки и привычно выбил ключом в эфир свои позывные. Мощная радиостанция Москвы откликнулась мгновенно. Егор быстро отстучал о начале выполнения задания и принял короткую радиограмму. Лебедев сообщил номер блока, где содержался Окаемов под усиленной охраной, и еще одну явку, на случай, если потребуется помощь от подпольщиков. Выключил рацию, несколько раз прочел столбцы цифр при свете фонарика и бросил листок в жаркие угли. Он ярко вспыхнул, оставив в памяти Егора надежду на встречу и помощь от незнакомых людей. Кроны деревьев смутно проявились в тусклом рассвете. По листьям зашуршал мелкий дождь, костер зашипел парком. Егор наспех позавтракал всухомятку колбасой, проверил оружие и сориентировался по компасу. До лагеря, по его расчетам, не менее двух дней пути. Лебедев специально выбросил его с таким удалением, чтобы обвык в лесах и чтобы русские самолеты не навели абвер на мысль о главной задаче десанта. Сначала готовился целый взвод для нападения на концлагерь и освобождения Окаемова, но потом полковник передумал и всю свою энергию направил на подготовку одного Быкова. В лагерь уже были внедрены два полицейских из подпольщиков, требовались только умелые действия и способности «японца», как в шутку обзывал его Лебедев, для выполнения этой авантюрной идеи. Однажды во время тренировок Егор показал на полную катушку все, чему его учил Кацумато. Опытный разведчик и мастер по самбо, полковник только озадаченно крякал, когда кувыркался от незнакомых приемов своего подопечного. А перед отлетом уверенно заключил: «Когда вернешься, будешь инструктором в этой разведшколе… такие приемчики и я с удовольствием разучу, а нашим ребятам они ох как нужны…»
Егор спешил строго на север, осторожно осматриваясь вокруг, и с особым вниманием глядел под ноги, опасаясь противопехотных мин. На одной из лесных троп он увидел квадратики поникшей травы и осторожно поднял дерн. Мина была нашей, здесь невдалеке строился укрепрайон, и саперы густо напичкали землю смертоносными сюрпризами в надежде на долгую оборону. Кто мог думать, что фашист попрет так стремительно. Егор выкрутил взрыватели и положил две мины в вещмешок. Нечего им тут ржаветь, когда по шоссе прет немец. Лямки вещмешка больно резали плечи, парило летнее солнце: духота и быстрая ходьба вынудили снять кожух и увязать его к вещмешку. Мокрая рубаха липла к спине, пот щипал глаза. Егор выбрался на залитую солнцем поляну, и вдруг из куста резанул громкий окрик: «Стой! Руки вверх! Брось оружие!» Смахивая СВТ с плеча и кидая ее под ноги. Егор сдвинул и лямку вещмешка, чтобы в любой момент скинуть груз. Из куста никто не выходил, только слышалась перебранка шепотом. «Сними мешок и три шага в сторону!» — опять грозно приказал мальчишечий голос. Быков все исполнил и увидел поднявшихся из кустов троих красноармейцев в рваных и грязных гимнастерках. Один из них ловко подхватил СВТ, не спуская ствола трехлинейки с груди Быкова, взялся за горловину вещмешка и взвесил его в руке.