Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДИОНИСИЙ
«О, Мария Магдалина, многажды всуе твоё имя изреку! О, Мария Магдалина, почему в твой день меч Господен убивает пахаря и, сколько ни прошу тебя, не убьёт того, кто сый василиск!» Так не раз воскликнет Дионисий после того, как не по чину встретил Антиохийского патриарха. Нет, тогда он ещё не ведал, чем всё обернётся. А то, что строптивость показал, так был в том умысел. Знал он, какой игре воображения предавался правитель Борис, знал, какими просьбами-молитвами осадит митрополит Иов иноземного гостя, знал, чем грозит ему
«Обаче всё случилось не так, как мыслил аз, всё по воле дьявола подвигнулось», — ругал себя Дионисий. И то сказать: досадить Иову хотя бы в малом вельми желательно было, а вот себе учинить изъян, так сие в уме прореха. Да уж содеянного не вернёшь, размышлял Дионисий и осуждал сидящего в себе строптивого и заносчивого Данилу Щетинина, сына торгового человека со Швивой горки. Но, осуждая, и гордился, что не склонил головы перед иноземным гостем. Первым благословил его. А тут уж волей-неволей склоняй выю под крестом, даже если ты и патриарх.
И ноне убеждал себя Дионисий в том, что сия игра с патриархом произошла впрямь от строптивости характера. Так в молодые годы Данила ходил в кулачный бой на Москву-реку, дабы показать свою удаль и силу.
А поразмыслив здраво, Дионисий скажет, что не только строптивость характера толкнула его на нарушение канона. Кой-кто его подтолкнул на богопротивное дело не из нечистой силы, а живой смертный человек, имени которого и про себя произносить не смел. Тот человек, тот большой боярин давно и упорно подбирал независимого Дионисия под себя. Да и выгоду в том сулил немалую, если Дионисий будет послушен ему. Дионисий нужен был большому боярину как опора в будущем. А будущее было не за горами, ещё одну дверь приоткрыть и — вот оно, с высоким положением, с властью неограниченной.
У Дионисия закваска от Ивана Грозного. Сотенным головой в опричнине ходил Данила Щетинин Новгород учить за крамолу. Грозный заметил ретивого сотника да повелел ему крамольных баб новгородских с приплодом в ледяной купели Волхова «крестить». И «крестил» — что ни день, то две-три сотни. Тогда усмехался: «Никто хрещение не принимает, все супротивничают, под лёд сноровисто скрываются. Пусть скрываются, — размышлял сотник, — лишь бы счёт крамольницам вести».
Иван Грозный потом из разорённого Новгорода на Псков ушёл. Не сомневался Данила Щетинин, что и там ему поручат «крестить» девок и баб в реке Великой.
Да вот с царём беда приключилась. Приехал он в Псково-Печерский монастырь, стал ругать игумена за нерадивую встречу. Тот по чистоте душевной и правдолюбию сказал громко: «Катов не привечаю». Знал святой отец, чем сие грозит, да Богу судьбу свою вручил.
В тот час Грозный себя выше Бога поставил. Тут же по его повелению отрубили голову старцу Антонию. А как она, голова-то покатилась вниз по крутой дороге и в открытые двери церкви проникла, замерла у амвона, так с царём Иваном Грозным страсть и приключилась. Схватил он обезглавленного старца на руки и помчался с ним по крутизне к той же монастырской церкви, на амвоне тело игумена положил, голову стал прилаживать, сам плачем зашёлся. И все опричники рядом с ним заплакали, и Данила Щетинин — тоже.
Как покинули Псков и двинулись в Александрову слободу, зашёл Данила по пути в деревню Засека в избу воды напиться. А старая баба, на баальницу похожая, и сказала: «Кровь детскую отмой, тады и напою». Вот тут-то Данилу и ударило в голову: «Тако же отмывал, семь бань прошёл!» Сие у него душа крикнула. А старая баба услышала
— Не отмоешь в бане-то кровь людскую, не отмоешь! — И прогнала.
Ночь настала, но не спится Даниле. И вторую, и третью ночь без сна сотник, а что ни день, то тридцать вёрст пешью отмеряет. И уж кажется ему, что руки и впрямь в детской да женской крови. Да и лики детей и женщин в глазах мельтешат день и ночь. И голоса звучат: «Ивашечка, Ивашечка, да как же батюшка без нас!»
Не вытерпел душевных мук сотник. На днёвке прибежал к шатру Ивана Грозного, стражей растолкал, в ноги царю упал, кричит:
— Отпусти в обитель, царь-батюшка, грехи отмаливать!
Царь посмотрел на сотника с пониманием, сам в страдание смертью игумена ввергнутый. Но сказал гневно:
— Нет на тебе грехов, сотник! И ни на ком нет, — крикнул царь, — кто мою волю исполнял!
Но ползал на коленях Данила, молил со слезами на глазах, упрашивал царя:
— Отпусти, батюшка, отпусти! Ноне ночью приходил ко мне святой апостол Андрей Первозванный, было повёл меня за собой. Да волю твою не смел я нарушить, вот и прошу добром...
Царь побелел, а потом глаза его кровью налились, и сам он весь червонным стал. Схватил он посох, стал бить сотника и кричать:
— Вон! Вон, сучья порода, из моего войска! Чтоб ноги не было сей же час!
Как только остался жив Данила, до сих пор не может понять. Ушёл он из стана, кровью истекая. Там же на Псковщине нашёл бедную монашескую обитель, постригся и принял имя Дионисия.
С той поры много воды утекло. Но послушание монашеское не изменило характера Дионисия, честолюбие мутило разум. И как только ему показалось, что он замолил грехи, он ушёл из нищей обители. Какое-то время он жил в монастыре близ Торжка, а потом прибился к церкви святого Сергия в самом Торжке, сменил монашескую рясу на ризу священнослужителя.
Однажды приехал в Торжок тверской воевода боярин Семён Бутурлин, пришёл на богослужение в церковь святого Сергия и услышал, как Дионисий пел Никео-цареградский символ веры: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым», — поразился дивностью громогласия и проникновенности пения настолько, что не хотел уезжать в Тверь без дьякона Дионисия.
А из Твери и в Москве услышали голос новоявленного протопопа, в столицу приказали явиться. В тот год Иов ещё не пел своих канонов в опричной государевой богомольне — Симоновом монастыре. И по воле Ивана Грозного Дионисий стал игуменом этого монастыря, пел свои псалмы и Никео-цареградский символ веры для Ивана Грозного. Царь не напомнил Дионисию о прошлом, будто и не знал его ранее, а по ступеням церковной иерархии поднимал быстро. Когда Иова вернули из Казани, Дионисий уже ходил в сане архиепископа Крутицкого. А как-то, когда Иван Грозный был в добром расположении духа, он повелел Дионисию справить службу в Успенском соборе, где всегда для него вели богослужение.
Царь тайком плакал на этом богослужении. Дионисий показал всё своё дарование, ни разу не заглянул в книги, всю литургию, все песнопения исполнял по памяти.
— Ты мне люб, отче Дионисий. Будешь всегда служить в Успенском соборе, — сказал Иван Грозный после литургии.
Дионисий был счастлив, он достиг той высоты положения, о которой ему и не грезилось. Денно и нощно молил Бога о ниспослании царю здоровья и долголетия. В ответ на сие изливалась царская милость. И вскоре Иван Грозный возвёл Дионисия на высшую ступень церковной иерархии, сделал его митрополитом Московским.