Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Казна раздавала в день по несколько тысяч рублей. Но и сие благое действо царя обернулось бедой. И однажды патриарх, вернувшись из поездки в село Коломенское, пришёл к царю Борису и попросил его прекратить выдачу денег:
— Сын мой, государь-батюшка, уразумей, что твоё доброе деяние новым горем грозит. Сей день на Москву сошлась тьма крестьян с жёнами и чадами да горожан из малых городов и посадов. Закрыть ворота нужно, и деньги больше не выдавай. Упаси Бог, придёт чума...
— Спасибо, отче владыко, за совет. Я остановлю раздачу серебра. Да как помощь оказывать россиянам, сынам покорным?
— Я рассылаю грамоты по всем епархиям и монастырям, дабы кормили людей из монастырских и церковных житниц поелику возможно, —
Но Иов хорошо понимал, что усилий церкви и государя не хватит, чтобы спасти Россию от голодной смерти. Весна двигалась медленно, и все приметы и пророчества предвещали ещё один голодный год. «Да выстоит ли Русь в сём тяжёлом испытании! — воскликнул в душе Иов и попросил Бога: — Всевышний, не гневайся на нас! Мы твои истинные дети. Спаси и сохрани нас, премудрый Господь!»
— И вот что, государь-батюшка, — продолжал Иов, — накажи строго-настрого всем толстосумам раскошелиться, чтобы серебром с народом поделились. Да дьякам Разбойного приказа, тиунам и приставам, а паче чаяния воеводам по областям вели наказывать всех, кто хлеб втридорога продаёт. Отбирать у таких хлеб, отдавать голодающим.
— Меры сии необходимы, — согласился царь.
— Бог свидетель тому. Да вот же, государь-батюшка, прочитаю тебе докладную грамоту подьячего Судного приказа Никодима. — Иов достал из кармана свиток, стал читать: — «Свидетельствуюсь истиной и Богом, сего дня лично зрел, как хитрой корыстолюбец городской дворянин Морозов скупил в боярской житнице Сабуровых, угодной горожанам, двадцать четвертей [1] и десять кадей [2] жита и спрятал сие в подвале на Мытной улице.
1
Четверть — 8 пудов.
2
Кадь — 6 пудов.
Выслушав Иова, Борис Фёдорович задумался, лицо стало мрачнее, в глазах вспыхнул злой огонь. Он позвал дворецкого Степана Васильевича Годунова и сказал:
— Пусть боярин Семён Никитич пошлёт стражу к дворянину Морозову, что на Мытной улице, да приведёт на Пожар и спросит принародно: зачем воровством хлеба промышляет?
Когда дядя царя ушёл, Иов снова стал просить Бориса:
— Государь-батюшка, милость твоя и строгость мне ведомы. Но для защиты детей своих этого мало. Вельми много развелось в Москве злодеев. Нужна рука карающая. Повели Разбойному приказу ревностнее служить. Чтобы карал он злодеев, татей, душегубов без милости. Ещё повели приставам и объезжим денно и нощно следить за покоем на улицах и площадях.
— Всё сделаю, отче владыко, насколько сил хватит, — ответил Борис Фёдорович.
Каждый раз царь и патриарх расставались где-то близко к полуночи. Но, разойдясь по опочивальням, ещё не один час они проводили без сна. И всё в думах о бедствиях державы, которая до сей поры семнадцать лет жила мирно и процветала.
Придя к себе после беседы с царём, патриарх обязательно доставал чистую бумагу, шёл к аналою и долго, пока не наступала глухая пора ночи, писал о том, что волновало его в эти дни и было судьбою России. Но прежде, чем взять в руки перо, патриарх по старческой привычке нашёптывал то, о чём думал писать:
— Свидетельствую перед Всевышним Отцом Богом, что царь Борис отдаёт голодающему народу всё своё достояние. Он повелел открыть все казённые, святительские и боярские житницы, чтобы накормить умирающих от голода россиян. Во все города, где голод, он шлёт деньги из казны. Смоленску отделил двадцать тысяч рублей для бедных. Ещё отправил гонцов в Архангельск с наказом покупать хлеб у купцов, что шлют в помощь России, а не
Передохнув за молитвою, Иов начинал записывать, нашёптывая:
— Борис скупает хлеб в ближних и дальних местах и вотчинах, делит его неимущим. Его люди нашли в сибирских землях скирды хлеба немолочного, хранимые многие годы и уже поросшие кустовьем. Да взять там есть что. Хлеб молотят и везут в Москву. Труден путь сих обозов. Идут они по России как пустынею африканской, охраняемы воинами смелыми от многажды расплодившихся разбойных шаек. Но голод не убывает. Да и урожая в нонешнем году не ждём. Есть токмо трава. Собственными глазами зрел в Земляном городе Москвы, как люди щиплют траву и питаются ею. Видел умерших с клочками сена во рту. Съедены все собаки, кошки, нечистые звери. Мясо человеческое продают в городах на торговых местах. Всюду бродят полумёртвые. Москва заразилась бы смрадом, если бы царь Борис не повелел приставам, а такоже мы, патриарх, людям монастырским, церковным ездить по Москве и подбирать мертвецов. Ил завёртывают в белые саваны, обувают в боты или башмаки из государевых хранилищ и сотнями увозят за город в три скудельницы.
Позже патриарх Иов запишет, что в тех скудельницах было захоронено сто двадцать семь тысяч московских горожан. А ещё триста семьдесят пять тысяч схоронили люди христианские у церквей и монастырских погостов.
Простояв чуть ли не всю ночь у аналоя, Иов кой час спал, а чуть свет шёл в Благовещенский собор, где постоянно вёл утренние, дневные и вечерние богослужения. На редкий день Иов не ходил в другие соборы и церкви, чтобы донести до паствы Божье слово. Старый, немощный, но светлый памятью, силён голосом, он не пользовался церковными книгами, как и в годы молодости, зрелости, все их помнил наизусть, держа на край языка.
В дни благоденствия проповеди Иова доставляли верующим ни с чем не сравнимую радость. Дух торжествовал над плотью человека, когда он слушал патриарха, и губы сами по себе шептали: «Глас умилен, громогласуя, и добротою чтения сердце яко огнём подпаляет».
Голод, однако, заставил вести службу по-другому. Церковь потеряла торжественность и непринуждённость. Во многих церквях не хватало свечей, гарного масла для лампад, муки на просвиры, исчезло вино для причастия. На хорах некому было петь псалмы, тропари и каноны. Чаще можно было увидеть другое: по повелению патриарха привозили к церквам и выдавали на папертях печённый по монастырям хлеб да колобушки. В такие часы Иов входил в церковь в сопровождении других иерархов, и, когда прихожане, получив краюшку хлеба, шли молиться, Иов встречал их чтением псалмов Давида: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не ходит в собрании развратителей...» Он читал псалмы с первого и до последнего — сто пятидесятого — не ошибаясь. «Хвалите Бога во святыне Его; хвалите Его на тверди силы Его... Хвалите Его на звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных. Всё дышащее да хвалит Господа. Аллилуйя!» Слушая Иова, голодный забывал о муках голода, немощный — о болезнях, верующий блаженствовал, ищущий обретал веру.
В голодные годы Иов был особенно строг и требователен к исполнению церковной службы. И старосты знали своё дело, держали попов в строгости. Из Патриаршего приказа что ни день, то уходили гонцы в епархии России с патриаршими повелениями. В одних грамотах назначались наказания нерадивым священнослужителям за малое усердие, в других — хвала за ревностное исполнение церковной службы.
Но не только оное заботило Иова. Мучили его, лишали покоя три тяжкие ноши. В апрельские дни по второму голодному году выехал Иов в монастырский город Суздаль. Нужно было посмотреть, как возводились в Покровском Спасо-Евфимьевском монастыре новые стены. И ещё задолго до его приезда тамошние крестьяне узнали, что к ним едет владыка церкви. Стали собираться челом бить патриарху. Да и причина весомая была.