Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Капитан Габриэль сделал резкий шаг к Бельскому, ловко взял его за бороду одной рукой, другой отделил прядь волос и с силой их дёрнул. Богдан вскрикнул от неожиданной, пронзившей голову и лицо боли. Габриэль снова прядь выдрал. Тут ещё острее боль врезалась, до сердца достала, оно замерло, голова кругом пошла, всё плыло окрест: Болото, тысячная толпа, гудящая не то от гнева, не то от радости, восторга. А пышная борода Богдана всё таяла и таяла, и пряди смоляных волос летели с помоста по ветру, да всё на вельмож-бояр.
И они пришли в ужас от сего знамени, и каждый свою бороду стал прятать, глаза таращил на помост, на кровь, что
Потом и палачи пришли, топор в плаху воткнули. Богдан содрогнулся, сознание стал терять. А палачи только содрали с него одежды до исподнего белья, надели рубище из рядна и, подняв под белые руки, унесли в крытый возок. И укатили его резвые кони с места казни прямо в ссылку под надзор нижегородского пристава. А народ ещё долго не расходился с Болота. И бояре ещё видели, как летали пряди холёной бороды дворянина Бельского, оружничего, выученика Малюты Скуратова-Бельского.
Бояре Романовы уберегли свои бороды. Да на них бояре Годуновы и сам царь Борис Фёдорович и не позарились. Но чуть ли не в крик спрашивал своего духовного пастыря Иова больной царь, что делать с родом Романовых и всем гнездом, чтобы они больше не занимались происками против трона и государя.
— Отче святейший, жду от тебя совета! Жду проявления духовной власти! — требовал Борис Фёдорович.
И снова человеколюбивый старец, одолев мягкосердие, напомнил о прибавлении к избирательной грамоте.
— Писали мы, что милости не должно быть к преступившим клятву. Исполни, государь, закон, сошли злочинцев в дальние монастыри. Да постриг их в монашество благословляю, — ответил патриарх Иов.
И царь Борис согласился с патриархом. Знал он, что Романовы теперь кровные враги ему. И не остановятся ни перед чем, чтобы сбросить его с трона. Вот он не успел слечь в постель от случайной хвори, как по Москве поползли слухи, что он, царь Борис Годунов, и вовсе отдал Богу душу, что нет его на троне, а правит подставное лицо.
Думал Борис Фёдорович, что нужно бы показаться народу. На том же настаивал и дядя, боярин Семён. А он-то хорошо знал, зачем показываться. «Да и пусть отнесут меня в Благовещенский собор к обедне, да на Красную площадь вывезут, сидящим в карете», — размышлял царь. И снова говорил Иову о самом наболевшем:
— Спасибо, отче святейший, что на крутую меру меня не толкаешь. Не хочу крови, не хочу возрождать в державе опричнину.
— Мудрый и добросердый государь, пекись о преданном тебе народе. Он не покинет тебя в беде. Нет такого державного мужа, за которого бы Русь страдала как за тебя. И ежели ты не жаждаешь крови недругов своих и с Господом Богом в согласии — честь и хвала тебе. Но было бы тебе ведомо, государь-батюшка, о том, что Романовы ищут корень Калитиного племени. И вельми усердствуют в этом. И слухи выползают из романовского гнезда о том, что якобы царевич Дмитрий не был убит и ноне жив.
— Отче владыко святейший, Христом Богом молю, не вноси ещё и ты в мою душу страх и сомнение. Слышал я сие движение о царевиче. Леденеет душа от него. И ведаю я, откуда слух ползёт. Посему и отправлю Романовых в дальние края на поселение и постриг повелю свершить, дабы к власти не было у них пути. А там как суд решит.
— Да уж решит во имя торжества правды, — отозвался патриарх.
И суд состоялся.
Допрашивали Фёдора Романова дьяки Судного приказа. Он винился перед ними в упрёк всем верхним вельможам:
—
И Василий Романов твердил на допыте то же самое:
— Погибли мы напрасно и без вины к государю, в наносе от своей же братии. Но сами они помрут в измене прежде нас!
Эти слова исповеди братьев Романовых запали Борису Фёдоровичу глубоко в душу. Он поверил, что Романовы могли быть игрушкой в руках других скрытых врагов. Понял, что среди московских вельмож, тех, кто сегодня смотрит ему в глаза, как те же бояре Шуйские, может таиться коварство похлеще романовского. Но какое? Кто мог бы это сказать? А и нужно бы знать, думал царь Борис Фёдорович. Да испугался простого вывода: значило это, что повсюду должны быть его глаза и уши, чтобы стал он похож на Иоанна Васильевича, который способствовал и внимал доносам, наговорам, предательству. Но сие пять времена опричнины. Потому как потребуются карательные силы, тюремные подвалы, каких было в Кремле в Иоаннову пору больше, чем палат и церквей. Были каменные тюрьмы в монастырских подвалах, в крепостных башнях, при Разбойном, Земском и Стрелецком приказах, были тюрьмы в избах и в ямах: опальные, завозные, холопьи, разбойные, женские... Каких только Иоанновы слуги не настроили тюрем. За годы царствования Фёдора Иоанновича Борис Годунов, с царского позволения и без позволений, уничтожил в Кремле почти все тюрьмы. Да остались только для государевых изменников. Теперь там сидели Романовы с роднёй, а иных сидельцев и не было.
Что же выходило? Опять строить тюрьмы вместо общеполезных палат? Опять набивать подозрительным народом, а больше вельможами, приказными слугами. Вон среди дьяков сколько татей развелось. Да сам главный дьяк, бывший печатник Василий Щелкалов в злоумышленники метит, хотя и клялся многажды верой и правдой служить.
Такие размышления государя никак не давали ему оправиться от болезни, угнетали душу. Вновь Борис Фёдорович позвал своего духовного пастыря. Сказал Иову выстраданное, да так, что и не возразил патриарх:
— Отче владыко святейший, выслушал сына своего с верой. Воля моя такова: благослови на то, чтобы распорядился на постриг боярина князя Фёдора Романова в иноки. Да вышлю его в монастырь молиться Богу во славу спасения грешной души. Мера сия действеннее прочих лишит постриженника искать светской власти и сана.
— Вижу в тебе, сын мой царь-батюшка, истинную государеву мудрость. — Лицо Иова засветилось от радости, потому что и он не жаждал крови, а только ради соблюдения законов державных требовал. — Воля твоя, государь-батюшка, будет исполнена, постриг совершим. А ещё я обозначу места, в кои вышлешь всех изменников. Да пусть утвердит сие приговор боярской Думы.
Свой приговор боярская Дума вынесла в июне 1601 года. И по этому приговору Фёдора Романова постригли в монашество и, названного Филаретом, сослали в Сийскую Антониеву обитель за Белоозеро. Жену Фёдора, Ксению Ивановну, также постриженную в монахини и названную Марфою, услали в Заонежский погост. В Белоозеро увезли детей Фёдоровых. Туда же отправили их тётку, жену князя Черкасского и его самого. Братьев Фёдора и других родственников отправили кого в Усолье-Луду, кого в Великую Пермь, а ещё в Пелым, к угличанам, в Яренск и десятки других мест российской глухомани. Среди ссыльных был и думный дьяк Василий Щелкалов. Он, как выяснилось, состоял в сговоре с князьями Романовыми. И Борис Годунов, присовокупив ему прошлые происки в пользу боярской Думы, сослал его в «пустыни сибирские».