Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
— А уж какое угощение русскому воинству было. Пятьсот тысяч воев три дня пировали в поле, мёдом, брагой да винами угощались, — рассказывал Ирине отец Антоний после своего очередного похода в Москву.
Ирину потешал келарь Антоний. А чаще всего радовал своими вестями. И как не ликовать от победы над ханом, как не порадоваться щедрости государя. Эти пятьсот тысяч ратников теперь за своим царём в огонь и в воду пойдут. И шутила от волнения Ирина над Антонием:
— Отец благочинный, а ты не вкусил вина на том пиру?
— Пригубил, матушка, за победу, ан не на поле брани, а в Москве, в питейном доме на Облепихином
Но жизнь довольно редко радовала царицу-инокиню. И перед тем, как возвратиться из похода царю Борису, приехал в монастырь патриарх Иов. Благословив Ирину, Иов глухим голосом поведал ей:
— Токмо что вернулся из западных областей наш человек (Иов не назвал имени Луки Паули), узнал он там, что в Москве готовится заговор, а управляют им из Литвы и Польши.
— Боже Всевышний, спаси и сохрани нас, — воскликнула Ирина. — Что же случилось, владыко святейший?
— Ещё не случилось, матушка. На всё воля Божья. Но и наше бдение полезно. Помните, как кто-то прочил на престол России тверского великого князя Симеона Бекбулатовича? Ну так он ослеп и о троне уже не думает. Теперь прошёл слух, что нашли нового «законного престолонаследника» — казанского царевича Симеона Шигалеевича.
— Ах, мошенники! Господи, ну зачем ты отпустил любезного братца не венчанным на царство, — в сердцах воскликнула Ирина.
— Слёзно просили твоего брата, слёзно! Ан ни в какую! Упрям, аки осляти!
— Что же теперь будет, владыко? — в отчаянии спросила Ирина. И, поднявшись со скамьи, строго спросила: — Чего вы ждёте, владыко? Шлите гонцов к царю! Да пусть вернётся с войском в Москву и защитит себя!
— Успокойся, царица-матушка: те, кто затеял злой умысел, сейчас рядом с царём, но войска под ними нет. Не страшны они государю в чистом поле. Там на батюшку государя всё войско молится и не даст в обиду.
— Дай-то Бог, святейший! Но указать бы на заговорщиков царю. Да и дядюшку Семёна Никитыча уведомить, заступника и радетеля.
— Ему сказано, матушка. Да в тайник души его не заглянешь, глубок вельми. Что там решил боярин Семён? Но рек мудро: когда враг на пороге и с ним надо вступать в бой, заводить ссоры в доме да сводить счёты — негоже.
— Дядюшка и правда умён. И печётся токмо о пользе державы. Но хан покидает наши пределы, святейший. Что там видно за сим?
— Вижу тишину и покой в державе, россиян — в трудах Божьих.
— А заговорщики?
— Прибавление к избирательной грамоте образумит многих рьяных зачинщиков смуты. У нас же одна забота: венчание государя-батюшки. Да скорое. И ты, матушка, упрекни братца, пусть не коснеет.
— Я скажу Борису Фёдоровичу: и моему терпению пришёл конец. Что за государь без венца и скипетра державного? Так и державу осиротит. Нет, крестным целованием добьюсь своего, — волновалась царица-инокиня.
— Твоё слово, матушка, снимает с моей души груз сомнений. Всевышний свидетель: мы всё делаем во благо Руси.
Прощаясь с Ириной, патриарх попросил:
— Матушка царица, помолись Матери Божьей Предвечной за скорое возвращение государя. И я преклоню колена...
Молитва их дошла до Бога, и Борис Фёдорович вскоре вернулся в Москву. Встреча была пышной, торжественной и шумной. Иов сомневался: нужно ли, уместно ли подобное сияние встречи? Но, поразмыслив, согласился: нужно. «Ты не скрыл, но умножил талант свой в сём
А первого августа боярская Дума утвердила Соборную избирательную грамоту. Своими подписями скрепили её сам царь, патриарх, все святители, бояре, окольничие, знатные сановники, думные дьяки, дворяне, архимандриты, игумены, многие торговые да выборные горожане. И не было среди этих почти пятисот подписей — двух. Не приложили к ней руки митрополит Казанский Гермоген и архимандрит Псково-Печерского монастыря Иоаким. Оно конечно, две подписи пустяк, но говорят, что и в малую щель может вытечь прекрасное вино. И проглотил Иов горькие пилюли от Гермогена и от Иоакима. Но в миг утверждения избирательной грамоты печатями всё-таки воскликнул:
— Я радуюсь! Мудрость человеческая сделала всё, чтобы утвердить союз между государем и державой.
В этот же час был окончательно определён день венчания Бориса Фёдоровича. Он пожелал, чтобы это событие произошло в день празднования Нового года.
Накануне венчания царь Борис Фёдорович приехал вечером к сестре. Ирина уже всё знала о событиях в Кремле и была рада, что скоро Русь увидит своего царя-батюшку в венце. Но пуще была рада тому, что увидела любезного братца, встретила его по-матерински:
— Сокол ты мой ясный, как долго пропадал! — Глаза Ирины, несмотря на годы, всё ещё прекрасные, туманящие разум, на сей раз светились нежностью. — Я молилась денно и нощно, чтобы Бог даровал тебе победу над врагом.
— Спасибо, любезная сестрица. — Царь Борис опустился на колени перед Ириной, взял её руки, целовал их и просил: — Благослови меня, сестрица, своею лёгкою рукой. Хочу услышать твоё напутствие на царствие Российское.
— Благословляю тебя, любезный братец, быть отцом народам России. И пусть в державе не будет ни бедных, ни сирых. И чтобы матери не плакали по убиенным сыновьям, чтобы всякий день был на столе хлеб насущный... — Ирине многое хотелось сказать брату, но сердце её размягчилось — и она заплакала, говорила сквозь слёзы: — Правь державой, мой братец, так, как правил до сего дня. — Её лёгкая рука гладила голову брата. И было это их последнее душеизлияние. Последнее...
— Любезная сестрица, уважь мою просьбу, приезжай завтра на венчание. Мне без тебя невозможно венец получать.
— Я буду рядом с тобой, братец, — пообещала она, а потом не раз жалела, что дала согласие.
...Ирина уехала в Москву ранним утром. Она была в строгом монашеском одеянии, её сопровождали послушницы.
В течение всего обряда венчания Ирина скорбела, но не радовалась. Ей было не по душе оттого, что брат её так пышно, будто для похвальбы, обставил своё венчание. Он принимал дары Мономаховы из рук патриарха Иова с таким торжественным видом, что Ирине стало стыдно. Она не узнавала вчерашнего любезного братца. И совсем плохо стало Ирине, когда, забыв церковный устав, Борис воскликнул среди литургии: «Отче владыко святейший, патриарх всея Руси Иов! Бог мне свидетель, что в моём царстве не будет ни сирого, ни бедного! Отдам и сию последнюю рубаху!» И Годунов стал трясти своими царскими одеждами.