Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
— Сестрица любезная, тебе надо бы царствовать да с моей помощью. А мне к трону дорога закрыта!
— Да кто же тебе закрыл её, братец любезный? — спросила Ирина со слезами на глазах.
— Судья мой единственный — совесть! — ответил Борис и ушёл от сестры.
Москва узнала об отказе Бориса Годунова встать на царствие в тот же час, как только иерархи и синклит покинули Новодевичий монастырь. Заволновались горожане, на улицы, на площади вышли судить-рядить. Многие слезами умылись, проклятиями в чей-то адрес разразились и стали думать, как горю помочь, как державу от сиротства избавить и пробудить в избраннике
Снова улицы Москвы были во власти лишь снежной порухи да ещё стрельцов, которые бдительно охраняли Новодевичий монастырь, прилегающую к нему слободу и улицы от монастыря до самого Кремля. Всю ночь кружили по столице конные отряды стрельцов. Они видели, что москвитяне в эту ночь решили не спать. И повсюду, от монастырской слободы Новодевичьего, где жили сапожники, суконщики, портные, плотники, горшечники, огородники, до палат Белого города — всюду светились в окнах огни.
В патриарших палатах тоже царило ночное бдение. Иов никого от себя не отпустил, думая найти наконец какое-то решение. Да его и подсказали митрополиты и епископы. Они заявили Иову, что если завтра Борис не одумается, не взойдёт на трон, они потребуют его отлучения от церкви.
— Не было ещё на Руси такого своеволия! — утверждал митрополит Новгородский Александр. — Да и в вольном Новгороде подобного не помнили.
— Отлучим! Пусть татем клеймёным бродит по России, лишённый чинов и благополучия, — заявил митрополит Геласий.
Страсти священнослужителей проявлялись и в молении. Неистов был Гермоген. Да он-то в душе радовался всему, что происходило в Москве. Правдолюбец всё-таки ждал на престол России такого царя, у которого не было бы на руках крови невинных жертв. И потому митрополиту Казанскому был больше по душе князь Василий Шуйский, человек древнего русского рода, многое сделавшего для России. И хотя Гермоген не кричал за Шуйского на Соборе, но надеялся, что время его придёт и Шуйский встанет во главе державы.
На Гермогена искоса посматривал страстный Геласий. Догадывался он о гермогеновском непокорстве. Знал он, что Гермоген уверовал в смерть царевича Дмитрия от рук убийц, которых подослал Годунов.
Не соглашался с Гермогеном Геласий. И доказал бы, что в Угличе Годунов ничего не делал в свою пользу, а всё во благо России. Сам же правитель, по мнению Геласия, попал под влияние ведунов и колдунов, которые напустили на него порчу по наущению оружничего Богдана Бельского. И теперь надо всем миром молиться, чтобы Всевышний отвёл от Бориса чары ведовские.
Патриарх не помнил, молился он или не молился нынешним вечером и ночью. Непрестанные думы о судьбах России затмили всё прочее. Он всё ещё надеялся, что Годунов одумается, ещё верил в здравый смысл мужа государственного ума. А иначе он, патриарх, никак и ничем больше не побудит Годунова занять престол. Но было и другое. Теперь дело складывалось так, что только от него, от патриарха, зависела судьба престола. Повели патриарх завтра созвать Собор
Вечером, вскоре как Иов вернулся из монастыря, к нему пожаловал князь Фёдор Мстиславский. Узнав о вторичном отказе Годунова встать на престол, он потребовал проведения нового Собора, пока не разъехались посланцы земель.
— Владыко святейший, наше право просить тебя в сей же час выкрикнуть Собору судьбу князей царского имени: Романова и Мстиславского.
— Да встанет ли за вас народ? — спросил патриарх.
— Как не встать, если на пути Годунова возник сам Всевышний. Он пробудил в нём совесть. Паче откуда Борисов крик о том, что сияние Фёдорова трона ужасает его душу?
— Слышал сей крик, вызванный колдовской силой, — стоял на своей тверди Иов.
— Ты в заблуждении, владыко святейший. Кто мог наслать колдовские чары? Объявляй новый Собор, владыко, и баста, — настаивал князь Мстиславский.
— Образумься, сын мой. Суета и тщеславие не от Бога. Никто: ни ты, ни князь Фёдор Романов не способны сделать для чести и безопасности России, для внутреннего устройства того, что сделает Борис Годунов, впитавший в себя государев опыт. Ему и быть на троне. Такова воля Всевышнего и желание народа.
Фёдор Мстиславский не хотел так легко уступить, ожесточился и привёл последний довод, которому придавал большую цену:
— Владыко святый, но ты забыл, почему Борис ужасается царского трона. Вспомни печальную судьбу убиенного царевича Дмитрия. Не его ли тень накрыла Борисово чело, устрашила?
Да промахнулся Фёдор Мстиславский, думая укротить Иова неприятным напоминанием о нечистом деле. Иов посмотрел на Фёдора сурово, изрёк твёрдо, будто припечатал каждую букву:
— Князь Фёдор, святая церковь сказала своё слово, и Господь Бог утвердил его: нет за Борисом греха в смерти царевича Дмитрия. Аминь!
Мстиславский понял, что не проломить ему каменной стены, которой оградил Бориса патриарх и, понурив седую голову, ушёл. Иов не поскупился, осенил его вслед крестным знамением и следил за ним, пока тот не покинул палат.
На душе у патриарха осталась горечь после беседы с князем. Понял Иов, что не раз ещё Романовы бросят упрёк Борису, да и ему, патриарху, за несчастные майские дни 1591 года. Он сходил помолился в домашней церкви, а потом вернулся в трапезную, где его ждали священнослужители.
И состоялась тайная беседа. Мудрый и решительный Иов предпринимал последний шаг. Он отдавал себе отчёт, что рискует всеми благами жизни, если этот шаг окажется неверным. За неудачей его ждёт монастырь, назначенный самим собой. Да что ж, он был готов вынести любые испытания, лишь бы восторжествовала милость Господня и Борис взошёл на престол ради народного благополучия. Было во имя чего рисковать. И он повёл такую речь:
— Дети мои и братья, отец православия, Иисус Христос, повелел мне сказать вам, что судьба державы в наших руках, но мы выпустим её из рук, сделав один неверный шаг. Мы стоим у черты последнего шага. Он может стать и первым шагом успеха. Да преклоните колени и выслушайте то, что скажу. — Иов опустился на колени первым, и все последовали его примеру. Он продолжал: — Готовы ли вы принести в жертву свои животы?