Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
— И что сие означает? — спросил Бельский.
— А то, что царь, исполненный Святого Духа, сим таинственным действом означил будущее державство Бориса, искони предопределённое небом и Всевышним отцом, — возвестил Геласий и повысил голос: — Соборяне! Ответьте заблудшему сыну Бельскому, есть ли у вас сомнения?!
Собор зашумел, волнами перекатывались голоса, да выстроились в один ряд — и дружно прозвучало: «Да здравствуют государь наш Борис Фёдорович!»
Лишь только затихли под сводами Грановитой палаты голоса, как Геласий вновь прогудел:
— Сей глас народа есть глас Божий!
Уже смеркалось, когда закончился первый день заседания Земского Собора. Метель к этому времени утихомирилась, чтобы к ночи разгуляться с новой силой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
ГРАНЬ
После первого соборного дня, когда все так единодушно высказались за Бориса Годунова, мало кто думал и предполагал, что их усилия пойдут прахом. Расходились из Грановитой палаты на отдых с надеждою, что лишь только утром следующего дня решение Собора донесут до Годунова, он примет его без колебаний.
Однако патриарх Иов увидел в боголепном течении Собора то, что не увидели другие. Его насторожили слова Бельского: «Не преклонит он колена перед державой, просящей его на царствие».
В этих словах патриарх почувствовал опасность, они показались зловещими, и умудрённому жизнью владыке стало не по себе. «Ан вдруг сбудется магическое слово и Борис впрямь не преклонит колен перед державою? Откуда сия уверенность в голосе Бельского? Не подпустили ли что колдовское на Бориса ведуны и ведьмы, с коими Богдан в обнимку ходит?» — сетовал Иов.
День у патриарха прошёл трудно, он смертельно устал, дрожали ноги, кружилась голова. Но Иов счёл, что воину, а он Воин Всевышнего, не пристало думать о слабости тела. Время требовало напряжения всех сил, и он забыл о немощи плоти.
Сразу же после заседания Собора он позвал в алтарь Благовещенского храма митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов и сказал им:
— Завтра мы будем молить Бога, чтобы Борис Фёдорович смягчился и взял бразды правления сиротской державой. Сегодня же, дети мои и братья, молите Бога, чтобы никакие силы не встали на нашем пути. Убережём государя от колдовских чар.
Давая наказ духовенству, Иов всё ждал, когда появится в алтаре собора митрополит Гермоген. Патриарха волновало то, что Гермоген уходил от его влияния и власти. За кем он пойдёт? За Бельским, за Романовым, за Шуйским? Да не с ним ли и Дионисий?
В этот час не один патриарх чувствовал холодное дыхание февральской метели, ощущал таящуюся в ней опасность. Многие священнослужители испытывали беспокойство: избрали царя, а весть об его избрании не донесли ни ему, ни народу. А если по злодейскому умыслу случится с ним ужасное, кто защитит государя? И на чью душу падёт грех?
«Государя стерегут плохо, — мелькнуло у Геласия. — В монастыре Кустодиев нет. Стрелецкие дружины малые. Всё вокруг монастыря нужно ратью заполонить. Татей выловить и наказать! И что же это владыка святейший утешает нас молением? Молиться будем опосля!» — бушевал в душе Геласий.
И когда патриарх сказал, что иерархи церкви могут идти отдыхать, Геласий воскликнул:
—
— Говори, сын мой, — ответил Иов.
— Не время нам, владыко, идти на покой! А самый час встать против ночных татей, кои рыщут по первопрестольной. Сон государя нужно оберегать! — воскликнул Геласий и перешёл на торопливый говор, обращаясь ко всем иерархам: — Вы слышали угрозу Бельского? Не мудрено, что сей час он собирает свою челядь и поведёт её на монастырь не тем числом, каким ходил в прошлую ночь. А где Дионисий? В глазах лукавство, под сердцем — змея. А где архимандрит Иоаким? Да прилип Иоаким к Дионисию, а там вместях поведут за собой печерских монахов, смутив их доверчивые души рассказом о царевиче Дмитрии!
Геласий заразил своим страстным призывом священнослужителей.
— Владыко, — воскликнул архимандрит Нижегородский Аввакум.
— Мы уже слышали озлобления, клеветы, укоризны, рыдания и слёзы. Ты знаешь, поди, что в Москву везут на царствование Касимовского царя Симеона Бекбулатовича! Не о покое нам думать, а грудью встать на защиту государя-батюшки, коему присягнули!
И началось бдение. Иов послал соборных дьячков разыскать дядю Бориса Годунова, Семёна Никитовича. Он, оказывается, был ещё в Кремле да в сенях Грановитой палаты с воеводами беседовал, назначенными на смену воевод Пскова и Смоленска. Он возник перед Иовом неожиданно. Лицо у боярина было усталое, взгляд мрачный, настороженный.
— Благослови, владыко святейший. Раб божий Семён слушает тебя.
— Сын мой, всё ли спокойно близ Новодевичьего монастыря? Не рыскают ли вокруг тати?
— Рыскают, владыко.
— Числом?
— Кому сие ведомо? Да похоже, что мало их, а то бы...
— Несчастный, ты разве не знаешь, что малая закваска квасит всё тесто?
— Владыко, выслушай. Ни один из врагов наших не проникнет в монастырь. Нынче ночью они сие поняли.
— Нет в наших душах покоя, — подступая к боярину Семёну, протрубил Геласий. — Мы соберём сей час своё воинство и двинемся в ночь...
— Дети мои, братья, — призвал Иов, — собирайтесь в путь! Да не пощадим живота своя...
— Владыко святейший, твои воины Христовы могут защитить монастырь разве что от нечистой силы. Я скажу: пусть идут с Богом. Стрельцы с нечистой силой не сладят.
Патриарх хорошо знал боярина Семёна Годунова. Это был суровый, порою жестокий человек. Но он вершил свои охранные дела государства по Божьей, справедливости: врагов карал жестоко, заблудших — вразумлял.
— Я успокоился, сын мой, — ответил Иов. — Коль тати не пройдут, то и нечистые силы не одолеют нас.
— Сотворите молитвы, отцы церкви, и отдыхайте, — посоветовал Семён Никитович и покинул алтарь собора.
Однако об отдыхе никто не думал. Иов повёл иерархов в свои палаты на трапезу. Выйдя из собора, они окунулись в снежную, яростную круговерть, будто на землю обрушились все небесные силы. От собора до патриарших палат чуть более ста шагов, а преодолели их с трудом.
— Чем это мы прогневили Бога? — шептал Геласий, поддерживая под руку патриарха.
— Не ропщи, брат мой. И сие Божье испытание должно принять покорно.