Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси
Шрифт:
Восторг толпы был настолько дружным, захватывающим, что и противники Годунова были вынуждены вместе со всеми москвитянами кричать: «Слава Борису! Слава!» А сколько их тут было, одних холопов да дворовых и подкабальных мужиков Богдана Бельского — может, тысяча сошлась из вотчин. Побили их немало стрельцы и люди Семёна Никитовича, да всё равно — сила. А вот же — боятся горожан воодушевлённых, вместе с ними глотки дерут. И вельможи, супротивники Бориса, тоже опасаются в молчанку играть. Все: Романовы, Ростовские, Черкасские, Рубец-Мосальские, Шуйские, рассыпавшись по Девичьему полю, не жалеют горла в пользу Бориса.
В душе-то они все ждут, что опять у патриарха Иова сорвётся затея,
Бельский снова встречался с колдунами, снова серебра не пожалел. И разметали его люди по совету колдунов на всём Девичьем поле вороньи перья и пух. А они должны были унести в метельное небо разум Бориса вовсе. Да вот же — всё сорвалось: метель в ночь прекратилась, ветерок не колыхнётся, и все колдовские усилия прахом пошли: чёрные вороньи перья и чёрный же пух затоптала возбуждённая толпа в снег, чары колдовские силу потеряли, торжествовал разум, здравый смысл, торжествовало Божественное начало, движение шло по воле Всевышнего. И Богдан Бельский вынужден был кричать вместе с многотысячной толпой: «Слава Борису! Слава!» Эти слова обжигали ему глотку, выворачивали нутро, но он повторял их, страшась быть растоптанным толпой.
И Псково-Печерский архимандрит Иоаким кричал здравицу, и митрополит Казанский Гермоген раскрывал рот — все, кто не подписал или не думал подписывать завещательную грамоту, отдавали нынче Борису Фёдоровичу почёт.
В какой-то миг, когда на Девичьем поле возникла тишина, у Богдана Бельского мелькнула дерзкая мысль крикнуть, как сие было на Государственном Соборе, крамольные слова, дескать, не даст своего согласия Годунов на престол, потому как руки замараны детской кровью. Он торопливо стал искать место, где бы подняться над толпой, да не было такого на Девичьем поле. И тогда он повелел дворовым парням из рук крестовину соорудить и вспрыгнул на неё, сплетённую из восьми крепких ручищ. Огляделся, руку с шапкой выкинул вперёд да только прокричать хотел: «Эй, люди, слушайте!» — как глаза его упёрлись в мрачное суровое лицо Борисова дядьки, боярина Семёна. И уже ломились к Богдану его подручные: быть сей миг ему скрученным да на снег брошенным, растоптанным.
Оборвалась в душе Бельского натянутая до предела тетива сопротивления, ёкнуло что-то внутри, оттого и руки холопов вмиг разжалась, и Богдан оказался на снегу.
А Семён Никитович уже рядом, пробили ему дорогу дюжие молодцы, а впереди всех Лаврентий-красавец легко шагал, боярина Семёна вывел на Бельского. И спросил боярин Семён Богдана, пронизывая холодным взглядом:
— О чём кричать надумал? Или опять, что на Соборе изрёк? Не надо талдонить, Богдан!
— Ну полно, боярин! Радуюсь тому, как славят твоего племянника. И сам хотел о том же...
— А холопов чуть ли не тыщу зачем к монастырю привёл? Не к монашкам же в гости? — Семён Никитович, похоже, улыбнулся, но глаза оставались холодными, как вода в проруби на Москве-реке.
И Бельский, отчаянный дерзостью неуёмной, ощутил, как в душу вползает животный страх. Увидел он, как стрельцы движутся к нему, окружают его вместе с дворней и вот-вот повяжут и погонят, а куда, уж лучше о том и не думать. Да и что ему взбрело в голову с восемью сотнями косолапых увальней искать счастья в Москве, престола добиваться, когда за Борисовой спиной не меньше пятнадцати тысяч войска. Поди, у дядьки под
На что же он, Бельский, замахнулся? Что может сделать? Себя разве погубить. А Семён Никитович ждёт ответа на свой вопрос: «Не к монашкам же в гости?» И ищет Бельский слова, которые бы показались искренними:
— Одним побуждением движимы людишки мои, чтобы со мною вместе громче прокричать здравицу новому государю.
Челядь Бельского уже давно оттеснили от своего господина. Он остался один. И боярин Семён подумал, что теперь Богдан не опасен. И сказал, как повелел:
— Иди, оружничий Бельский, порадуйся вместе с народом торжеству справедливости, а всё остальное забудь себе на здоровье. — Более ясно Семён Никитович не стал говорить.
И Богдан понял, что ждёт его, ежели будет супротивничать, в сей час.
— Спасибо, боярин, за милость, коей одарил. Век не забуду, — ответил Богдан.
— Это токмо по первому разу. А второй раз лучше нам не встречаться, — предупредил боярин Семён и отвернулся.
Стиснул зубы от бессилия Бельский и пошагал открывшейся ему дорогой к месту, где Иов благословлял Бориса, преклонившего колени.
Сказав своё слово Борису, Иов направился к Смоленскому собору монастыря, чтобы отслужить торжественный молебен. Он шёл в сопровождении духовенства, бояр, дворян, но и горожане не отставали. Да стрельцы всех в монастырь не пустили: женский всё-таки.
После короткого молебна в соборе Иов и иерархи, а с ними и Борис Годунов направились к келье царицы Ирины. Она уже ждала патриарха. Он узнал Ирину с трудом. Она была бледна как полотно, в больших карих глазах залегла глубокая печаль. Иов прослезился, вспомнил, какой жизнерадостной она была в пору своего замужества. Иов благословил Ирину, и, когда в келью вошли митрополиты и другие старшие иерархи, он сказал:
— Молим тебя, царица, всем Собором дать исстрадавшемуся народу своего великого брата на царство.
Царица-инокиня смотрела на всех вошедших в келью, а не на патриарха. И люди увидели в её глазах нежность и сострадание ко всем. И она сказала:
— По изволению Всесильного Бога и пресвятые Девы Марии возьмите у меня единокровного брата Бориса Фёдоровича на царство в утоление народного плача. Да исполнится желание ваших сердец к счастью России. Благословляю избранного вами и предаю Отцу небесному, Богоматери, Святым угодникам и тебе, патриарху всея Руси, и вам, святители, и вам — бояре! Да заступит моё место на престоле избранный вами брат мой Борис Фёдорович.
Иерархи упали на колени, а царица Ирина подошла к брату и благословила его:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, забудь о своих слабых раменах, будь милосерд к народу, веди его к крепости мудростью, данной тебе Господом Богом. — Ирина поцеловала брата. — Иди, братец, и навещай меня, — добавила она тихо.
И только теперь Борис Фёдорович понял, что как бы он ни хотел уйти от престола, не уйдёт. Не отпустит его народ, пока он любезен народу. И понял, что россияне не держат на него какого-либо злого умысла. Понял, что прощён народом и служителями Христовой веры, прощён самим Всевышним за тот грех, который взял на свою душу! «Взял! взял! — в том печальном и мерзостном мае 1591 года! Прощён! А коли так, то я буду править своим любезным народом, как не правил на Руси ни один царь. Буди мне Святая воля твоя, Господи! Настави меня на путь правый, не суди раба твоего. Повинуюсь тебе, исполняя желание народа».