Коала
Шрифт:
Впрочем, умирали и без всякой виселицы, без посторонней помощи, — англичане, можно сказать, мерли как мухи. От самой легкой раны, от пустяковой царапины плохо забитым в доску гвоздем, а кого миновала смерть от телесных повреждений или гнилого зуба, тот ни за что, ни про что мог погибнуть от дурацкой шутки. Как один из корабельных коков, которого двое матросов однажды утром потехи ради сбросили за борт. Поваренок, чернокожий африканец, прихваченный кем-то из Виргинии, пошел ко дну камнем, — кто сказал, что каждый моряк должен уметь плавать?
Джона Берри похоронили третьего марта. На следующий день за ним последовали Даниэль Смарт и Джон Смит. Этот последний в свое время украл у некоего Джона Хэселдена пару башмаков. Уильяма
В воскресенье, двадцать третьего марта, выловили акулу больше трех метров длиной, из печени выжали 26 галлонов жира. В тот день померла Сузанна Бланшет. Упокоиться в чужой земле ей пришлось из-за того, что на родине она вынесла из дома некоего Филиппа О’Келли пухлый узел тряпья — два трикотажных платья, юбку на подкладке, четыре шляпки, из которых одна с кружевом, четыре фартука, восемь платков носовых, полотняную рубашку, пальто, чепец шелковый, пару тканых дамских перчаток. Работала прислугой.
Между двадцать шестым и последним днем марта в землю опустили еще трупик младенца Джеймса Бингхэма, только накануне во имя Отца и Сына и Святого Духа крещеного сынишки Мэри Бингхэм и Джона Бингхэма, краснодеревщика из Уорикшира, который там, на родине, забрался в запертый дом, откуда похитил стопку шерстяных одеял. Предстояло ему долгих семь лет ссылки, и вот уже два с половиной месяца спустя, спозаранку, под легкой остудой юго-западного бриза, на другом краю земли, по ту сторону тропика Козерога, на отшибе от бараков и потрепанных палаток, он хоронил сына, который и оказался в том первом марте последним покойником.
От всех этих чужбинных передряг и бедствий настроение и дисциплина в полку были изрядно подорваны, поэтому день рождения его величества, первый, который отмечался в новой колонии, сочли подходящей возможностью, дабы укрепить дух, а заодно и тело солдат.
Генерал-губернатор пригласил офицеров к себе в резиденцию, распорядился подать всякого мяса, какое только можно раздобыть, — свинину, козлятину, дичь, кенгурятину, все выпили мадеры и портвейна за его величество, а когда Филипп вышел из-за стола ненадолго прилечь, дабы дать отдых измученной спине, офицеры тайком подняли бокалы и за здоровье генерал-губернатора.
После еды все пошли прогуляться к морю, где арестанты соорудили огромный костер. Корабли в бухте грянули из всех пушек салют, и то ли этот гром, то ли высоченное пламя от костра перепугали скотину той зимней ночью, — известно только, что наутро, как одна, пропали все коровы, а вместе с ними и заключенный по имени Эдвард Корбетт, немедля заподозренный в том, что это он и выпустил скотину. Однако допросить его удалось совсем не сразу, ибо он чуть ли не восемнадцать суток скрывался в лесах. Он слушал там пение птиц, крики диких зверей в кронах деревьев, смотрел, как крупными хлопьями медленно падает на эти деревья снег, совсем как дома, на другом конце земли, в родимой Англии, и снова, будто наяву, видел перед собой судей Эйшерста и Кнаппа в «Олд Бейли», которые за покражу полотняного мешка и двух
Оборванного, отощавшего до костей, его нашли на генерал-губернаторском огороде. Препроводили в тюрьму, подвергли допросу относительно пропавшей скотины, которую уже третью неделю искали, но та как сквозь землю провалилась, однако Корбетт клялся и божился, что он тут ни причем. На следующий день его погнали к зловещему дереву, что между мужским и женским лагерем, и вздернули на пару с еще одним малым, Дэвидом Коулом, которого офицер Райт застукал возле своего сундука и отходил дубинкой до полусмерти. Полковой эскулап употребил все свое искусство, лишь бы худо-бедно поставить беднягу на ноги и можно было его чин чином, по-людски, повесить.
Экзекуцию произвели чистенько и по-быстрому, без лишней помпы, на всякий случай не объявляя сбор всей колонии, ибо опасались снова опозориться. А в устрашение и назидание другим достаточно было пару часов не вынимать повешенных из петли и под болтающимися трупами высечь нескольких проштрафившихся арестантов.
Отношения с туземцами в общем и целом развивались отрадно. Те боялись ружей и сабель, а что пришельцев они не очень жалуют, чувствовали на себе лишь каторжники. В их числе, к примеру, Уильям Окей и Сэмюэль Дэвис. Их послали расчищать подлесок, там-то они и исчезли, и единственное, что от обоих осталось — это следы крови в их палатке. В конце концов обоих нашли на мангровом болоте. Три копья, которыми Окея пригвоздили к земле, лишь с огромным трудом удалось вытащить. Черепушка разбита, как орех, мозг вытек, глаз, то ли выколотых дикарями, то ли выклеванных птицами, не было вовсе. Над Дэвисом потрудились меньше: проткнув в двух-трех местах, просто бросили истекать кровью. Дикари не тронули ни одежду убитых, ни их палатку, прихватив только инструменты — топор и кирки, то бишь то, что могло пригодиться в хозяйстве.
Генерал-губернатор подобные проявления, ясное дело, одобрить не мог, но в то же время понимал, что ничего иного ожидать не приходится. И своим людям тоже бесполезно было внушать, что надобно оставить местных жителей в покое, те все равно, что ни день, находили повод и предлог затеять очередную ссору. Между тем, сохранить с дикарями терпимые отношения было для колонии вопросом жизни и смерти, и единственный путь к этому лежал через установление взаимопонимания. Ввиду чего у губернатора созрела идея обзавестись переводчиком, которого для начала надо было обучить. А поскольку он ни секунды не верил, что кто-то из племени эора согласится на такое дело добровольно, он послал отряд с приказом будущего толмача захватить.
Человек, которого они через пару часов связанным приволокли в лагерь, звался Арабану, и после нескольких дней истошного ора и яростного сопротивления он, как миленький, уже ел вареную рыбу и вполне смирился со своей участью. Его отмыли и побрили, обрядили в штаны и рубаху, так что уже вскоре он производил столь приличное впечатление, что генерал-губернатор повелел ему трапезничать за одним с собой столом. Правда, приходилось следить, чтобы он после еды всякий раз не выбрасывал в окно посуду, и английский давался ему тоже крайне тяжело, однако мало-помалу он, казалось, к совместной с англичанами жизни привыкает. Вот только публичные порки, на которых его заставляли присутствовать, внушали дикарю отвращение и ужас, и, похоже, именно после одного из таких незабываемых зрелищ он, вырвавшись из толпы, сиганул в воду, однако в тяжелой, намокшей одежде без привычки далеко не уплыл, его быстренько догнали и заковали в кандалы.