Коала
Шрифт:
Шестого ноября после полудня они переправились через Непеан, неподалеку от селения, которое дикари называли Бинхени. Распрягли и переправили волов, на руках перенесли на тот берег провизию, инструменты, а потом и саму повозку. Было их десять человек, шестеро в мундирах, еще трое — арестанты, взятые чернорабочими, и один туземец, по имени Гоги, горец, сопровождавший француза еще во время первой экспедиции в эти места. Его и теперь наняли проводником, он, однако, соглашался только при условии, что ему позволят взять с собой жену и сына. Шевалье пытался его отговорить, но безуспешно, и, рассудив, что без этого помощника ему никак не обойтись, в конце концов махнул рукой.
Людям он приказал продвигаться с предельной
Над ними затянутое облаками небо, термометр показывает 26 градусов.
Под вечер они уперлись в болото, где изловили несколько жирных, в руку длиной, угрей. После того, как разбили лагерь, Баралье, хотя и измотанный дневным маршем, все-таки заставил себя пойти на разведку, проверить границы трясины. По пути нашел ракушки, каких никогда не видывал.
На следующий день на подходе к Карабейли они подстрелили кенгуру. Двое каторжных выпотрошили добычу и подвесили жарить над костром, который развели, насобирав хворосту.
Жара стояла неимоверная.
Дав людям отдохнуть до четырех часов пополудни, Баралье в одиночку снова отправился на разведку. Но далеко он не ушел. Уже вскоре, в кустах, он наткнулся на двоих притаившихся туземцев, один хотел пуститься наутек, однако второй его остановил и успокоил.
Одного, как выяснил Баралье, звали Бунгин, второго, одноглазого, Вогглемаи. Оказалось, что, Гоги, проводник Баралье, его знает, встречал в Парраматте и в Проспект Хилле; Вогглемаи был родом с юга, а в этих местах теперь скрывался. Дело в том, что брат Бунгина Гоонбооле, знаменитый вождь, наводивший ужас на всю страну, погиб — свернул себе шею, свалившись с дерева, и теперь, оставшись без защиты и покровительства, Бунгин опасался мести тех, кому от его брата не поздоровилось.
Баралье велел отдать им голову кенгуру, на которую оба немедленно и с жадностью набросились. И хотя чутье подсказывало ему, что лучше бы этих двоих с собой не брать, однако вера в доводы разума пересилила, он рассудил, что, ежели кто вынужден скрываться, то уж он-то знает окрестности вдоль и поперек, а посему очень даже может пригодиться.
Открывающаяся взгляду низменность вольготно простиралась на юг, в ту же сторону тянулись холмы, почти незаметно переходя один в другой, и Баралье долго стоял на возвышении и глаз не мог оторвать от этой живописной картины.
Почвы, впрочем, были скудные, глинистые, наносные. С севера задувал удушливый суховей.
На следующий день путь им преградила река и на той стороне обрывистый, почти отвесный берег. Люди отыскали брод, распрягли волов и, как и в прошлый раз, перетащили повозку на руках.
До полудня они двигались вдоль берега, потом Баралье распорядился устроить привал. Каторжники занялись костром и стряпней; Гоги и Бунгин в охотку уплетали рисовый суп, и только Вогглемаи отказался от такой еды и поджарил себе ящерицу. Баралье попробовал и счел, что на вкус это мясо лучше опоссума.
Двинулись дальше, и вскоре в береговой круче распахнулся проход, уводивший от реки на холмистую падь, где на голых склонах шелестели эвкалиптовые рощи. Когда поднялись наверх, их взглядам открылась равнина, а на ней видимо-невидимо кенгуру. Почва — белая глина. В шесть вечера, когда переходили ручей, увидели на горизонте столбы дыма. Бунгин, изучив следы, обнаруженные на глинистом берегу, сказал, что это, верней всего, Канамбайгле со своим племенем. Они охотятся, вот лес и подожгли. Еще немного погодя они нашли шалаши, оставшиеся еще с прошлой экспедиции, в них и заночевали.
Наутро, около шести, когда Баралье уже собирал вещи, к нему пришел Бунгин и сообщил, что слышит голоса. Вдвоем с Гоги они скрылись в лесу, и уже вскоре Баралье мог только перекликаться с ними. Много раз разносилось по округе протяжное «коо-ээ», и примерно через четверть часа после того, как он совсем потерял ушедших из виду, они вернулись, приведя с собой на канате еще двоих связанных туземцев. Один назвался Булгином, второй, Валларра, видел белых людей впервые. Он отказался пожать Баралье руку, сколько Гоги его ни уговаривал, объясняя, что белый человек пришел сюда собирать разные травы и камушки. Валларра стоял молча, скрестив руки на груди, уперев глаза себе под ноги. Не стал есть рис, который предложил ему Баралье и который Булгин проглотил с жадностью. Соблазнился только сахаром — не сводя глаз с француза, слизнул угощение прямо с ладони, как отобранные Гидеоном воины у источника Харод, что пили из горсти. Баралье соблаговолил дать ему вторую порцию, но едва сам приблизился к дикарю, тот затрясся с головы до пят.
Утро уже клонилось к полудню, когда они наконец-то запрягли волов. Колеса повозки с натугой тронулись, и оба новичка, Булгин и Валларра, разинули рты и принялись строить изумленно-радостные гримасы, их голоса срывались от восторга, они плясали, кликушествовали, не спуская с повозки глаз, и никакими силами невозможно было их успокоить. Баралье злился на себя, теперь с ними увязались уже пятеро туземцев, это не считая женщины с ребенком, и всех надо погонять и кормить. Он хотел всего-навсего отыскать проход через Голубые горы, пополнить свой гербарий, разведать местные почвы, а эти дикари липнут к нему со своими кровавыми обычаями, бабами и байками. Эти люди ищут себе у него защиту и пропитание, но они задерживают продвижение, да и подвергают отряд опасности. У него было чувство, будто за каждым кустом притаился очередной дикарь, который то ли преследует, то ли ищет кого-то, либо сам прячется от преследований, причем установить с окончательной ясностью, какая именно из этих двух надобностей выгнала его из дома, не удавалось никогда. Этих людей вообще понять невозможно. И дело не в косноязычном их английском, и не в том, что он так и не научился толковать их ужимки, — дело в самом их образе мыслей, который по-прежнему оставался для француза непостижимой загадкой. Надо ли принимать всерьез угрозу, или она, как это случалось сплошь и рядом, в следующий миг обернется жестом гостеприимства, смеются они просто так, беззлобно, или измываются — никогда не разберешь. Да, здешние рельеф и почва нелегки для разведки, но с этими трудностями он умеет справляться при помощи инструментов и силой рвения, уж он-то знает, как картографировать белое пятно. А вот все эти местные страсти-мордасти для него темный лес, где ни тропки не сыскать и где любые приборы его бесполезны. Все эти туземцы, казалось Баралье, безнадежно погрязли в междоусобицах и кровной вражде, в нескончаемых вереницах преступления и возмездия, и всякий, кто с ними свяжется, неминуемо пропадет в этой первобытной, из глубокой древности тянущейся пагубной паутине.
Местность, впрочем, и впрямь была неудобопроходимая, на пути вставали то валуны, то мелкие кустарники. И все это на нескончаемом плоскогорье, под безразличным и безоблачным небом. Лишь изредка тут и там высились деревья. Вскоре набрели на луговину, где паслись дикие коровы. Француз велел пересчитать — насчитали сто шестьдесят две головы. Пару раз казалось, что еще немного — и буренки на них нападут, но солдаты отгоняли скотину криками, и с грехом пополам они стадо миновали.