Коан Янг 2
Шрифт:
Она сцепила руки за спиной и медленно, держа прямую осанку, проследовала к столу, откуда заговорила вновь. Очевидно, воспротивившись мысли о поблажках, профессор использовал официальный тон:
– Посему, госпожа Янг, избавьтесь от иллюзий, будто бы у меня к вам особое расположение.
Почему-то я коротко рассмеялась, и настроение улучшилось.
– Именно этого и я не хочу, – сказала я. – Особого отношения.
Монтгомери удовлетворенно кивнула.
– Будь осторожна, Коан. Проблемы с твоим дедушкой, прошлым, что тебя однозначно мучает, и роль Зверя вредят медитации. До поступления у тебя целый багаж времени. Распорядись им как надо.
– Хорошо. Профессор?
– Да, Коан?
– Могу ли я по-прежнему рассчитывать на то, что вы будете держать меня в курсе событий Академии? Касательно Зверя и… прочего.
Монтгомери, похоже, озадачилась. В ее глазах прочлась неуверенность что-либо решать.
– Я не обладаю моральным правом запрещать тебе, – призналась она, осторожно подбирая слова. – Мой долг – держать тебя в курсе всего, с чем Зверь себя свяжет. Того же прошу и у тебя.
– Хорошо.
Так и завершились наши с профессором тренировки. Замок она каким-то магическим – что неудивительно – образом вернула городу в качестве музея. Перед уходом в Академию профессор Монтгомери вручила мне узкий сверток листка с набором цифр и попросила воспользоваться им, если нагрянет Зверь. Что бы это ни значило, я взяла листок и заодно металлическую статуэтку, доставшуюся как подарок.
Тем же вечером со статуэткой в левой руке и свертком коврика в правой я шагала на заброшенный берег, что под мостом, пока в голове пролетали все месяцы, проведенные за чтением книг и изматывающими тренировками. Берег заливал яркий красно-оранжевый закат, танцующий в летней ряби реки. Я забралась на строительный блок, поставила статуэтку рядом. От нее растянулась длинная тень, вдвое больше и нелепее, тень от ног отображались четко, а дальше начинала заметно размываться. Не знаю, зачем я придала этой бессмыслице значение, но, может, это своеобразный знак? Тень как философское второе «я»? Вроде антиличности. Ведь тень обратна свету. Именно в нее я погружаюсь, когда медитирую, но прошлое тотчас воспрепятствует отыскать хоть лучик света.
Есть вторая «я». Которая скрыта под мантией тьмы. Она в точности повторяет настоящую меня. Прямо как статуэтка – тень от ее ног тянется четкая и безупречная, но как только доходит до головы, контуры размываются, и вместо красивого черепа я вижу темное несуразное пятно. Собственно, это правда. Во время медитаций у меня в голове творится целый хаос, скрещенный с мраком, безысходностью и извечным страхом. Будто старая черно-белая пленка, крутящаяся где-то позади, а на экране – события прошлого, навеки застрявшие в глубинах памяти. Чем-то это состояние похоже на сонный паралич. Правда, в моем случае паралич внезапно прерывается, а не тянется до тех пор, пока не выжмет страх до последней капли.
Выходит, вторая «я» соткана из безнадеги. Из всевозможных обратных сторон, олицетворяющих свет. «Разберись с этим», посоветовала профессор Монтгомери. Конечно, слова легки – их достаточно произнести вслух. А вот действия порой затруднительны. Мои страхи стихийны и одновременно сконцентрированы. В них нет ничего нового, я точно знаю, что меня выводит из равновесия, но всякий раз, только они появляются на горизонте, я переношу их, словно впервые.
Контроль эмоций и чувств, не иначе.
Главный вопрос состоит в том, как направить свет в глумящуюся тьму? Откуда его взять? И каковы шансы, что свет в ней не провалится?
Пока я философствовала, закат канул за горизонтом многоэтажных домов и окончательно сник. Тень от статуэтки различалась с трудом, сливаясь с нарастающей ночной темнотой. Вдруг я с прищуром взглянула на вылитую из металла девушку, зажгла огонек на ладони и начала подносить его к статуэтке с разных сторон. С какой ни поднеси – отовсюду падала длиннющая тень. Да уж, законы физики не обманешь. Но что, если посветить сверху? Нет, так упадет гигантская тень от ладони. Тогда обойдемся без рук. Сосредоточив взгляд на одной точке, я слегка расширила зрачки, и прямо над головой статуэтки вспыхнуло пламя. Удивительно, покачала я головой. Тень впечаталась под ноги, словно ее нет совсем.
– Ясность приходит с головы, – раздался внезапно мужской голос.
Я мигом спрыгнула со строительного блока и зажгла огонь над второй ладонью, пытаясь осветить берег. Оборачивалась по сторонам, рыскала яростным взглядом в поисках незваного гостя.
– Кто здесь? Покажись!
– Только, прошу, не подпали костюм, слишком уж он мне дорог.
Из тени на свет горящих огненных шаров вышел Сэр. Его морщинистое лицо наградила фирменная кривая улыбка. Он посильнее сжал ручку чемоданчика и поправил хриплый голос.
– Ну что, девчуля, можешь тушить. Появилось дельце.
Глава десятая. БУКЕР. ЧАСОВЩИК
Жизнь Обри приобрела смысл, а вместе с ним – повседневную рутину. Каждый день с понедельника по пятницу к восьми утра она приходила к Профессору в его безвкусный кабинет и большую часть времени коротала за компьютером, набирая текст, смысл которого не могла понять. Одна работа, вторая, третья, восьмая, десятая… Сколько раз ее тонкие пальцы нажали на клавиши, представить страшно. Профессор, однако, не солгал: объем его работ и впрямь превышал «Войну и мир». Казалось, время шло своим особым, медленным чередом, не собираясь догонять Обри, которая, напротив, играла с ним наперегонки. И сколько бы Профессор не заверял ее в безнадежности спешки, девушка противилась его убеждениям. Ей хотелось побыстрее докопаться до правды, а в какой форме она проявится, значения не имело. Для Обри, конечно.
С Букером они не виделись больше, чем могли себе представить. Он возвращался домой четко по времени, она – то поздно, то рано. Зависело от нагрузки. Оба знали степень изматывания работ друг друга, из-за чего не ходили в гости. А если и ходили, то и дело не могли друг друга застать. Знал бы Букер, где кабинет Профессора, он бы обязательно туда наведался. Знала бы Обри, где преподает Букер, послушала бы его лекции.
Судьба вновь их разлучила.
Возможно, минул месяц или год, десятилетние или век с того момента, как втроем они сидели в кафе и под светом неоновых огней обсуждали тюрьму, в которую угодили неволей. Счет не помогал, дни словно рассосались в бесконечный рутинный океан, в который Обри ныряла с головой. Ее зрение за экраном на удивление не портилось, а мозговая деятельности не выводилась из строя. Усталость, несомненно, появлялась к каждому вечеру, однако минимально сказывалась на качестве перепечатанного текста. Профессор по-прежнему сидел на диване и с перекинутой ногой глядел на газету – не ту, что читал в первый рабочий день Обри. Та газета все еще у нее дома, и на вопрос старика, произошли ли какие успехи в анализе текста, Обри скромно пожимала плечами и качала головой, задавая встречный вопрос о Часовщике. Профессор продолжал повторять: еще не время. «Да когда уже это время настанет!», возмущалась про себя Обри. Почему старик так не хочет о нем говорить? Ведь они дружили. Неужто Профессору стыдно за что-то? Или же речь о чем-то сакральном и запрещенном, как он однажды выразился.
– Я увольняюсь, – заявила Обри, с деловым видом скрестив руки.
Профессор выглянул из-за газеты, лицо его вытянулось.
– И тебе доброе утро, Обри.
– Мне надоело, – продолжила она, стоя в проеме двери. – Вы не имеете право мной манипулировать.
– Манипулировать? – усмехнулся старик. – Проясни-ка, будь любезна.
Обри махнула рукой в сторону Apple Macintosh восемьдесят четвертого года выпуска и обозленно воскликнула:
– Я перепечатала тридцать шесть работ! А про Часовщика я у вас спросила, когда за первую сесть не успела. Что вы о нем поведали с тех пор? Полный ноль! Все позже да позже! Вам не надоело? Больше я работать у вас не буду. Перепечатывайте сами.