Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

Гадюкою багровою Несет Альта^{37} вести, — Воронье чтоб налетало Вельможных наесться. Воронье и налетело Панами кормиться. Тут сходилось казачество Богу помолиться. Как закаркал черный ворон, Выпивая очи; Как запели казаченьки Песню о той ночи — Ночи грозной и кровавой, Что славой покрыла И Тараса и казаков, А ляхов сгубила. Над речкою, в чистом поле Курганы чернеют; Где казачья кровь алела — Трава зеленеет. Сидит ворон на кургане — Каркает, голодный… Казак вспомнит и заплачет О жизни свободной». Умолк кобзарь, потупился: Руки не играют. Кругом хлопцы да дивчата Слезы утирают. Пошел кобзарь по улице — Да с горя как грянет! Кругом хлопцы в пляс пустились, А он подпевает: «Коли сталось — значит, сталось! Погодите, детки, малость, А я в корчме погуляю, Свою женку повстречаю, Вместе с нею пьян напьюся, Над врагами посмеюся».

[Петербург, 1838]

Н. Маркевичу

Перевод Т. Волгиной

^{38} Хорошо тебе, орел мой, Бандурист

мой милый: Есть и крылья для полета, И досуг, и силы. Так лети ж на Украину — Там ждут тебя, любят. Полетел бы за тобою, Да кто приголубит? Одинок и тут я, брат мой, И на Украине, Голубь мой, я сиротина, Как и на чужбине. Что же сердце бьется, рвется, Что же сердце ноет? Сиротина… А Украина — Раздолье степное! Там, как брат, обнимет ветер В степи на просторе; Там в широком поле воля; Там синее море Шумит, плещет, славит бога, Тоску разгоняет; Там курганы с буйным ветром В беседу вступают. Вот такая между ними Беседа ведется: «Было время — миновало, Назад не вернется…» Полетел бы, послушал бы, Поплакал бы с ними… Где там! Силу потерял я Меж людьми чужими.

С.-Петербург, 9 мая 1840 года

На память Штернбергу

Перевод С. Олендера

^{39} Поедешь далеко, На многое взглянешь. Насмотришься, соскучишься, Меня, брат, вспомянешь!

[Петербург, 1840]

Гайдамаки

Поэма

Перевод А. Твардовского

^{40}

Василию Ивановичу Григоровичу^{41}

в память 22 апреля 1838 года

Все в мире проходит. Живет — умирает… Куда ж оно делось? Откуда взялось? Ни глупый, ни мудрый про это не знает. Извечно ведется: одно зацвело — Другое увяло, навеки увяло… И ветры сухую листву разнесли. А солнце встает, как и прежде вставало, И звезды плывут, как, бывало, плыли И плыть всегда будут, и ты, белолицый, По синему небу ты будешь гулять И будешь смотреться в болотце, в криницу, В бескрайнее море — и будешь сиять, Как над Вавилоном, над его садами И над тем, что будет с нашими сынами. Конца ты не знаешь! Люблю толковать, Делиться с тобою, как с братом, с сестрою, И петь тебе песни твои же спроста… Скажи ты мне ныне: как быть мне с тоскою? Я не одинокий, я не сирота: Есть у меня дети, да куда мне деть их? Закопать с собою? Грех: душа жива! Может быть, ей легче будет на том свете, Как прочтет кто-либо те слезы-слова, Что так бескорыстно она изливала И ночью украдкой над ними рыдала. Нет, не закопаю. Душа-то жива! Как синему небу, как белому свету — Ни конца, ни края душе моей нету. А где она будет? Чудные слова! Пускай ее вспомнят хоть на этом свете, — Бесславному тяжко его покидать. Дивчата, вам надо ее вспоминать, Она вас имела всегда на примете И песни любила про вас напевать. Пока солнце встанет — отдохните, дети! Вожака вам, дети, хочу подыскать. Сыны мои, гайдамаки! Волен свет широкий. Погуляйте, поищите По себе дороги. Сыны мои молодые, Несчастные дети, Кто без матери родимой Встретит вас на свете?… Сыны мои, на Украину Летите орлами. Пусть хоть горе приключится Не в чужбине с вами. Там и ласковую душу Повстречать не чудо. Там помогут, там наставят, А тут… А тут — худо. Пустят в хату — насмеются, Дурачком считают. До того умны-учены — Солнце осуждают: Мол, взошло, да не оттуда, Да не так и село. Мол, вот так-то лучше было б… Что тут будешь делать?! Надо слушать, может, вправду Не так солнце светит. Потому — народ ученый: Знают всё на свете. А уж вам-то к ним явиться — Как зовут — не спросят. Поглядят, поводят носом — И под лавку бросят. Дескать, ладно, подождите, Найдется писака, Он по-нашему расскажет И про гайдамаков, А то вышел дурачина С мертвыми словами Да какого-то Ярему Ведет перед нами. Неуч, неуч, дурачина! Видно, били мало. От казачества — курганы (Что еще осталось?), Да и те давно разрыты, Ветер пыль разносит. А он думал, слушать станем, Как слепцы гундосят. Понапрасну ты старался, Человек хороший. Хочешь славы, денег хочешь — Так пой про Матрешу, Про Парашу, радость нашу, Султан, паркет, шпоры. Вот где слава! А то тянешь — Шумит сине море… А сам плачешь. Да с тобою Весь твой люд сермяжный… Вот спасибо умным людям, Рассудили важно! Только жаль, что кожух теплый — На другого шитый. Очень умны ваши речи, Да брехней подбиты. Не прогневайтесь, а слушать Я вас не желаю. Вы разумны, а я глупый… И я вас не знаю. Я один в родимой хате Запою украдкой, Запою про то, что любо, И заплачу сладко. Запою — играет море, Ветер в поле ходит, Степь темнеет, и курганы С ветром речь заводят. Вот раскрылись, развернулись Курганы глухие. И покрыли степь до моря Казаки лихие. Атаманы с бунчуками Войско озирают. Пляшут кони. А пороги Ревут, завывают; Ревут, стонут, негодуя, Сурово бушуют. «Чем вы, батьки, недовольны?» — У старых спрошу я. И ответят мне седые: «Молчи, сиротина! Днепр сердитый негодует, Плачет Украина…» И я плачу. А тем часом В жупанах богатых Идут, идут атаманы С гетманами в хату. Входят разом в мою хату Ради доброй встречи И со мной про Украину Начинают речи. Рассуждают, вспоминают, Как Сечь собирали, Как через пороги к морю Лихо проплывали. Как гуляли в Черном море, Грелися в Скутари^{42}, Как закуривали люльки В Польше на пожаре, Как в отчизну возвращались, Как они гуляли. «Жарь, кобзарик, лей, шинкарик!» — Бывало, кричали. Шинкарь мечется, летает, Шинкарь так и вьется. Кобзарь жарит, а казаки — Аж Хортица^{43} гнется — Гопака дают такого, Метелицу разом. Кухоль ходит, высыхает — Не моргнешь и глазом! «Гуляй, паны, без жупанов, Гуляй, ветер, в поле! Жарь, кобзарик, лей, шинкарик, Пока встанет доля!» Друг за другом ходят кругом Парубки с дедами. «Так-то, хлопцы! Добре, хлопцы! Будете панами». Пир горою. А старшины На совете вроде: Меж собою речь заводят, По рядам проходят. Не стерпели, не сдержали Лихости казачьей — Припустили каблуками… Я смеюсь и плачу. От радости плачу, что в хате убогой, Что в мире великом я не одинок. И в хате убогой, как в степи широкой, Казаки гуляют, гомонит лесок. В хате предо мною сине море ходит, Темнеют курганы и тополь шумит, Тихо-тихо Гриця дивчина заводит. Я не одинокий, людьми не забыт. Вот где они, мои деньги, Вот где моя слава! А за ваш совет спасибо, За совет лукавый. Пока жив, с меня довольно И мертвого слова, Чтобы вылить горе, слезы… Бывайте здоровы! Пойду сынов-гайдамаков В путь отправлю снова. Может быть, найдут какого Казака седого. Может, он их встретит лаской, Теплыми слезами. И того с меня довольно — Пан я над панами.

_____

Так-то, сидя в своей хате, Думаю в тревоге: «С кем пойду и кто им будет Вожаком в дороге?» На дворе давно светает, Встали гайдамаки. Помолились, снарядились Добрые казаки. Поклонились, как сироты, Печально и строго. «Благослови, — молвят, — батько, В дальнюю дорогу, Пожелай нам доброй доли, Радости на свете». «Стойте, хлопцы, свет — не хата, А вы точно дети Неразумные. Кто будет Вожаком надежным? Кто наставит? Тяжело мне, На душе тревожно. Сам растил вас, мои дети, На ноги поставил. В свет идете, а теперь там Все книжные стали. Не судите, что в науках Помочь не пытался. Самого учили — били. Какой был — остался! Тма, мна знаю, а оксию Не знаю доныне…^{44} Ладно, дети, погодите: Есть вожак — не кинет. Есть у меня батько славный^{45} (Родного-то нету!). У него пойдем попросим Доброго совета. Сам он знает, что не сладко Сироте без роду; Сам — казак, душа простая, Казацкого роду, И простое наше слово Он любит и знает, Что певала мать родная, Сына пеленая; Не чурался того слова, Что слепец под тыном Напевает, пригорюнясь, Про мать-Украину. Любит батько песню-правду О казацкой славе. Любит крепко. Идем, хлопцы, Он нас не оставит. Кабы он меня не встретил, То, наверно б, ныне Я лежал бы под снегами На дальней чужбине, Схоронили б меня люди, Забыли б то место… Тяжело страдать и гибнуть… За что — неизвестно. Но минуло… Чтоб не снилось! Идемте-ка, дети. Коли мне не дал погибнуть, Запропасть на свете, То и вас любого примет, Как родного сына. Там помолимся — и гайда В путь на Украину!» Принимай поклон наш, батько! С твоего порога Благослови моих деток В дальнюю дорогу!

С.-Петербург

1841, апреля 7

Интродукция

Было время, гордо шляхта Голову носила, С москалями и с ордою Мерялася силой, С турком, с немцем… Было время — Мало ль что бывало! Шляхта Польшей управляла, Чванилась, гуляла. Королем играла шляхта. И король тот — горе! — Так скажу: не Ян Собеский ^{46} , Не Стефан Баторий ^{47} ! Все другие перед шляхтой В рот воды набрали. Сеймы, сеймики ревели, Соседи молчали. Да смотрели, как из Полыни Короли сбегают ^{48} , Да слушали, как шляхетство Глотки надрывает. «Nie pozwalam! Nie pozwalam!» [1] ^{49} — Шляхта завывает. А магнаты палят хаты, Сабли закаляют. Испокон дела такие Творились в державе, Да уселся Понятовский ^{50} На престол в Варшаве. Решил он с шляхтой быть построже, Прибрать к рукам — да не сумел! — Добра хотел ей, а быть может, Еще чего-нибудь хотел. Одно лишь слово «nie pozwalam» Отнять у шляхты думал он Сперва… Но Польша запылала, Паны взбесились. Крик и стон… «Гонору слово, дарма праця! Пся крев! Прислужник москаля!» На клич Пулавского и Паца ^{51} Встает шляхетская земля… И — разом сто конфедераций ^{52} . Разбрелись конфедераты По Литве, Волыни, По Молдавии, по Польше И по Украине. Разбрелись — и позабыли О воле, о чести. Сговорились с торгашами. Чтобы грабить вместе. Что хотели, то творили, Церкви осквернили… А в ту пору гайдамаки Ножи освятили ^{53} .

1

Не разрешаю!^{49} (польск.).

Галайда

«Ярема, герш-ту [2] , хам ленивый, Веди кобылу, да сперва Подай хозяйке туфли живо, Неси воды, руби дрова. Корове подстели соломы, Посыпь индейкам и гусям. Да хату вымети, Ярема. Ярема, эй! Да стой же, хам! Как справишься, беги в Олышану ^{54} — Хозяйке надо. Да бегом!» Ярема слушает молчком ^{55} . Олышан Так измывался утром рано Шинкарь над бедным казаком. Не знал Ярема о другом… Не знал горемычный, что зрела в нем сила Что сможет высоко над небом парить, Не знал, покорялся… О, боже мой милый, Трудно жить на свете, а хочется жить! Любо видеть солнце, как оно сияет, Хорошо послушать, как море играет, Хорошо весною по лесу ходить, Знать, что сердце чье-то по тебе томится… О, боже мой милый, как радостно жить!

2

Слышишь ты (евр.).

Сирота Ярема, сирота убогий, Ни сестры, ни брата — никого не знал. Вырос у хозяйских, у чужих порогов, Но не проклял доли, людей не ругал. И за что ругать их? Разве они знают, Кого встретить лаской, кого истязать? При готовой доле пусть себе гуляют, А сиротам долю самим добывать. Бывает, заплачет Ярема украдкой И то не о том, что невесело жить, Что-нибудь припомнит, помечтает сладко… Да и за работу. Живи — не тужи. Мать, отец не в радость, светлые палаты, Если не с кем сердце сердцу поверять. Сирота Ярема — сирота богатый: Есть ему с кем плакать, кого утешать. Есть карие очи — звездами сияют, Есть белые руки — нежно обнимают, Есть девичье сердце — согрето любовью, Что плачет, смеется, стучит, затихает. Над сиротским изголовьем Средь ночи витает. Вот такой-то мой Ярема, Сирота богатый. Был и я таким когда-то, Да прошло, дивчата. Поразвеялось, минуло, И следа не видно. Плачет сердце, как припомню… Горько и обидно. Куда все девалось, куда запропало? Легче было б слезы, тоску выливать. Люди увидали, ведь им было мало: «Зачем ему доля? Лучше отобрать. Он и так богатый!..»