Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

Порченая

Перевод М. Исаковского

^{2} Широкий Днепр ревет и стонет, Сердитый ветер листья рвет, К земле все ниже вербы клонит И волны грозные несет. А бледный месяц той порою За темной тучею блуждал. Как челн, настигнутый волною, То выплывал, то пропадал. Еще в селе не просыпались, Петух зари еще не пел, Сычи в лесу перекликались, Да ясень гнулся и скрипел. В этот час у темной чащи — Внизу под горою — Что-то белое мелькает, Бродит над водою. То ль русалка мать родную Ищет среди ночи, То ли хлопца поджидает, — Встретит — защекочет. Не русалка, нет — дивчина Порченая бродит И сама про то не знает, Что с ней происходит. Вот что сделала колдунья, Чтоб не тосковала, Чтобы сонная бродила, Ночью поджидала Казака, что вдаль уехал, Что ее покинул. Обещал он возвратиться, Да, как видно, сгинул! Не китайкой ему очи Люди принакрыли,^{3} И лицо его не слезы Девичьи

омыли: Черный ворон вынул очи В том ли чистом поле, Тело волки разорвали, — Вот казачья доля. Видно, зря дивчина бродит, Бродит, ожидает… Чернобровый не вернется И не приласкает, Косу ей не расплетет он, Платок не повяжет; Не в постель, а в домовину Сиротина ляжет! Такой ее жребий… О боже мой милый, За что на беднягу наслал ты беду? За то, что всем сердцем она полюбила Казацкие очи?… Прости сироту! Кого же любить ей? Она одинока, Одна, словно пташка в далеком краю. Пошли ты ей счастье, пошли черноокой, Не то ее люди совсем засмеют. Виновна ль голубка, что голубя любит? Виновен ли голубь, что мертвым упал? Летает подружка — воркует, тоскует, Зовет и не знает, где он запропал. И все же ей легче: она ведь летает, — Помчится и к богу — о милом узнать. А та — сирота — у кого распытает, И кто ей расскажет, и кто о том знает, Где милый: поит ли коня на Дунае? Собрался ли в темном лесу ночевать? А может, с другой он, другую ласкает, Ее ж, чернобровую, стал забывать? Когда бы ей птицею стать быстрокрылой, Весь мир облетела б, а друга б нашла; Коль жив он — любила б, а ту задушила б, Коль умер — в могилу б с ним рядом легла. Не так любит сердце, чтоб с кем-то делиться, Не так оно хочет, как богом дано: Дано ему в жизни страдать и томиться. Но жить и томиться не хочет оно. Такая твоя уж, о господи, воля, Такое уж счастье у бедной и доля! Все бродит — молча, как немая. Угомонился Днепр ночной; У моря ветер отдыхает, Развеяв тучи над землей. Сверкает месяц в небе чистом; И все — и Днепр, и лес тенистый — Полно глубокой тишиной. И вдруг русалочки над плесом Поднялись, выплыв из Днепра (Нагие; из осоки — косы), Кричат: «Погреться нам пора!» «Пора! — ушло уж солнце за лес…» ...................... Их мать спросила: «Все собрались? Идем же ужин добывать. Поиграем, погуляем, Попоем, пораспеваем: Ух, ух! Соломенный дух, дух! Меня мать не окрестила, Некрещеной положила. Месяц ясный! Голубочек наш! Иди скорей вечерять к нам: Лежит казак в пещере там, Он в пещере на песке II с колечком на руке; Молодой да чернобровый, Мы нашли его в дуброве. Посвети ж нам в чистом поле, Погулять хотим мы вволю. Пока ведьмы здесь летают, Петухи не запевают, Посвети нам… Кто там бродит? Что у дуба происходит? Ух, ух! Соломенный дух, дух! Меня мать не окрестила, Некрещеной положила». На все лады гогочет нежить… Лес отозвался; гам и крик, — Сошли с ума, иль кто их режет, — Несутся к дубу напрямик… Вдруг они остановились, Смотрят: у опушки Кто-то лезет вверх по дубу До самой макушки. Это ж та, что под горою Сонная бродила: Вот какую злую порчу Ведьма напустила! Взобралась, на зыбких сучьях Молча постояла, На все стороны взглянула И спускаться стала. А русалочки у дуба Ее поджидали; Слезла — взяли сиротину И защекотали. Долго, долго любовались Девичьей красою… А запел петух — мгновенно Скрылись под водою. Поднялся над полем с песней Жаворонок ранний, А ему кукушка с дуба Вторит кукованьем; Соловей в кустах защелкал — Эхо отвечает; За горой краснеет небо; Пахарь напевает. Лес чернеет, где походом Шли когда-то паны; В дымке утренней синеют Дальние курганы; Зашептались лозы, шелест Прошел по дуброве. А дивчина спит под дубом У большой дороги. Спит, не слышит кукованья, Глаз не открывает, Сколько лет ей жить на свете — Уже не считает. Той порою из дубровы Казак выезжает; Добрый конь устал в дороге И едва ступает. «Притомился, друг мой верный! Дом уж недалеко, Где ворота нам дивчина Распахнет широко. А быть может, распахнула, Да не мне — другому… Поспешай же, мой товарищ, Торопись до дому!» Конь шагает через силу, — Ступит и споткнется. А на сердце тошно — словно Там гадюка вьется. «Вот и дуб знакомый… Боже! То ж — она, касатка! Знать, заснула, ожидая, Было, знать, не сладко!» Соскочил с коня и — к дубу; «Боже ж ты мой, боже!» Он зовет ее, целует… Нет, уж не поможешь! «Да за что же разлучили Люди нас с тобою?» Разрыдался, разбежался Да — в дуб головою! Идут дивчата утром ранним, Идут с серпами — жито жать; Поют, как бились басурмане, Как провожала сына мать. Идут, знакомый дуб все ближе…  Понурый конь под ним стоит, В траве казак лежит, недвижим, Дивчина рядом с ним лежит. Их, ради шутки, захотели Дивчата малость попугать. Но подошли — и… онемели, И в страхе бросились бежать. Как собралися подружки — Слезы вытирают; Как товарищи собрались — Две ямы копают; А пришли попы с крестами — В церкви зазвонили. Их обоих честь по чести Люди схоронили. У широкой у дороги, В поле закопали. А за что они погибли — Так и не узнали. На его могиле явор И ель посадили, А червонную калину — На ее могиле. Днем кукушка прилетает Куковать над ними, А ночами — соловейка С песнями своими. Он поет, пока сверкает Месяц над землею И пока не выйдут греться Русалки гурьбою…

Петербург, 1837

«Ветер буйный, ветер буйный…»

Перевод Л. Длигача

* * *

^{4}

Ветер буйный, ветер буйный, С синим морем споришь, — Встряхни его, взволнуй его, Поговори с морем. Оно милого, бывало, На волне качало; Далеко ли сине море Милого умчало? Если друга утопило — Разбей сине море; Пойду искать миленького, Топить свое горе. Утоплю свою недолю, Русалкою стану, Поищу в пучине черной, На дно моря кану. Найду его — прильну к нему, На груди замлею. Неси меня, море, с милым, Куда ветер веет! Если милый там, за морем, — Ты, мой буйный, знаешь, Как живет он, где ночует, Ты его встречаешь. Если плачет — и я плачу; Нет — я распеваю; Коль погиб мой чернобровый — И я погибаю. Тогда неси мою душу Туда, где мой милый, И поставь калиной красной Над его могилой. Будет легче сиротине В могиле постылой, Если милая склонится Цветком над могилой. И цветком я и калиной Цвести над ним буду, Чтоб не жгло чужое солнце, Не топтали люди. На закате погрущу я, Всплакну на рассвете; Взойдет солнце — вытру слезы, Никто не заметит. Ветер буйный, ветер буйный, Ты ведь с морем споришь, — Встряхни его, взволнуй его, Поговори с морем…

Петербург, 1838

Вечной памяти Котляревского

Перевод А. Тарковского

^{5} Солнце греет, ветер веет С поля на долину, Воду тронет, вербу клонит, Сгибает калину; На калине одиноким Гнездышком играет. Где ж соловушка сокрылся? Где искать — не знает. Вспомнишь горе — позабудешь: Отошло, пропало; Вспомнишь радость — сердце вянет: Зачем не осталась? Погляжу я да припомню: Как начнет смеркаться, Запоет он на калине — Все молчат, дивятся. Иль богатый да счастливый, Кто судьбой-судьбиной Облюбован, избалован, Станет пред калиной; Иль сиротка, что работать Встает до рассвета, Остановится послушать, Словно в песне этой Мать с отцом ведут беседу, — Сердце бьется; любо… Все на свете точно пасха, И люди как люди. Или девушка, что друга Долго поджидает, Вянет, сохнет сиротою, Как быть ей — не знает, На дорогу выйдет глянуть И поплакать в лозы; Чуть соловушка зальется — Высыхают слезы; Послушает, улыбнется, В лесу погуляет — Точно с милым говорила, А он не смолкает, И кажется, будто он молится богу. Пока не выходит злодей погулять С ножом затаенным, — и эхо над логом Пойдет и замолкнет: к чему распевать! Жестокую душу смягчить ли злодею! Лишь голос загубит, к добру не вернет; Пусть тешится злобный, пока, холодея, Не сляжет, коль ворон беду предречет. Заснет долина. На калине К утру соловушка заснет, Повеет ветер по долине, И эхо по лесу пойдет. Гуляет эхо — божье слово… Бедняги примутся за труд. Стада потянутся в дубровы, Дивчата по воду пойдут, И солнце глянет — краше рая, Смеется верба — свет зари, Злодей опомнится, рыдая. Так было прежде… Но смотри: Солнце греет, ветер веет С поля на долину; Воду тронет, вербу клонит, Сгибает калину; На калине одиноким Гнездышком играет. Где соловушка сокрылся? Да где ж он? Кто знает. Недавно, недавно над всей Украиной Старик Котляревский вот так распевал; Замолк он, бедняга, сиротами кинул И горы и море, где прежде витал, Где ватагу твой бродяга^{6} Водил за собою, Все осталось, все тоскует, Как руины Трои. Все тоскует. Только слава Солнцем засияла. Жив кобзарь — его навеки Слава увенчала. Будешь ты владеть сердцами, Пока живы люди; Пока солнце не померкнет, Тебя не забудем! Ты душа святая! Речь сердца простого, Речь чистого сердца приветливо встреть! В сиротстве не брось, как ты бросил дубровы, Промолви мне вновь хоть единое слово, Вернись, чтобы снова о родине петь. Пускай улыбнется душа на чужбине, Хоть раз улыбнется, увидев, как ты С единственным словом приносишь и ныне Казацкую славу в дом сироты. Орел сизокрылый, вернись! Одиноко Живу сиротою в суровом краю; Стою пред морскою пучиной глубокой, Моря переплыл бы — челна не дают. Припомню я родину, вспомнив Энея, Припомню — заплачу; а волны, синея, На тот дальний берег идут и ревут. Я света не вижу, я точно незрячий, За морем, быть может, судьба моя плачет, А люди повсюду меня осмеют. Пускай улыбнется душа на чужбине — Там солнце, там месяц сияет ясней, Там с ветром в беседу курганы вступают, Там с ними мне было бы сердцу теплей. Ты душа святая! Речь сердца простого, Речь чистого сердца приветливо встреть! В сиротстве не брось, как ты бросил дубровы, Промолви мне вновь хоть единое слово, Вернись, чтобы снова о родине петь.

Петербург, 1838

«Течет вода в сине море…»

Перевод Н. Брауна

* * *

Течет вода в сине море, Да не вытекает; Ищет казак свою долю, Нигде не встречает. И пошел казак по свету, Буйно сине море, Буйно сердце казацкое, Разум с сердцем спорит: «Куда пошел, не спросился? На кого покинул Отца и мать родимую, Милую дивчину? На чужбине не те люди, С ними жить не сладко; Не с кем будет слово молвить, Не с кем и поплакать». Грустит казак на чужбине, Буйно сине море, Думал, счастье где встретится, — Повстречалось горе. А журавли летят себе К чужедальным странам. Плачет казак, — все дороги Заросли бурьяном.