Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

Богат на заплаты Да еще на слезы — кому утирать? Доля моя, доля! Где тебя искать? Вернись, моя доля, вернись в мою хату, Приснись мне хотя бы… Не хочется спать!.. Люди добрые, простите, Что не к ряду начал. Про свою запел недолю… Да не мог иначе. Может, встретимся, покамест Еще ковыляю За Яремою по свету, А может… не знаю. Худо, люди! Всюду — худо! Нет нигде отрады. Куда гнут, как говорится, Туда гнуться надо. Гнуться молча, улыбаться, Не подавать виду, Чтобы люди не узнали Про твою обиду. Пусть их ласка… достается Тому, кто доволен, Пусть во сне ее не видит Сиротская доля! И рассказывать постыло, И молчать нет силы. Лейся ж, слово! Лейтесь, слезы, Чтобы легче было. Я поплачу, поделюся Моими слезами — Да не с братом, не с сестрою, — С глухими стенами На чужбине. А покамест Корчму приоткроем: Что там делается? Лейба Согнулся дугою, У постели над светильней Считает монеты. А в постели — вся раскрыта И полураздета — Спит еврейка молодая На жарких подушках, Разметалась, раскидалась, Томно ей и душно. Спит тревожно, беспокойно, — Одинокой тяжко, Ночью

словом обменяться Не с кем ей, бедняжке, Хороша, бела еврейка! Что-то шепчет пылко! Это — дочь. Отец же — рядом. Чертова копилка. Дальше — Хайка, спит хозяйка В перинах поганых. Где ж Ярема? Тот шагает Олышан Олышану.

Конфедераты

«Открывай живей, Иуда, Пока не битый ты у нас! Ломайте двери, ждать докуда, Прокуда старый!» «Я сейчас! Сейчас, постойте!..» «Или с нами Шутить задумал? Что там ждать! Ломайте двери!» «Я? С панами? Как можно? Дайте только встать! (А сам: «Вот свиньи-то!») Как можно?» «Ломайте двери, что смотреть!» «Прошу панов ясновельможных…» Упала дверь, взвилася плеть, Метнулся Лейба с перепугу. «На, лукавый, на, поганый, На, свиное ухо!» За ударами удары Посыпались глухо. «Не шутите, ваша милость! Прошу, прошу в хату!» «На еще раз! На еще раз! Получай, проклятый». Поздоровались. «Где дочка?» «Померла, панове…» «Лжешь, Иуда!» Снова плети. «Носи на здоровье!..» «Ой, паночки-голубочки, В живых ее нету!» «Брешешь, шельма». «Провались я На месте на этом». «Признавайся, куда спрятал. Поганая рожа!» «Померла. Не стал бы прятать. Карай меня, боже!» «Ха, ха, ха, ха! Литанию^{56} Читает, лукавый, А не крестится!» «Панове, Не умею, право». «Вот так!» Лях перекрестился, А за ним Иуда. «Браво, браво, окрестили! За такое чудо Магарыч с тебя придется, Слышишь, окрещенный, Магарыч!» «Сейчас! Минутку!» Ревут оглашенно. Поставец, горилки полный, По столу гуляет. «Еще Польска не згинела»^{57}, — Не в лад запевают. А хозяин окрещенный Из погреба в хату Знай шныряет, наливает, А конфедераты Знай кричат: «Горилки! Меду!» Лейба суетится. «Эй, собака, где цимбалы?! — Ходят половицы. — Краковяк играй, мазурку, Давай по порядку!» Лейба служит, хоть бормочет: «Панская ухватка!..» «Ладно, будет. Запевай-ка». «Не могу, не стану». «Запоешь, да будет поздно!» «Что же петь вам? Ганну?.. Жила-была Ганна В хате при дороге, Божилася И клялася, Что не служат ноги; На панщину не ходила, Охала, стонала, Только к хлопцам, Что ни вечер, В потемках шныряла». «Будет, будет. Не годится, Схизматская^{58} песня! Пой другую!» — «А какую? Вот такую если: Перед паном Федором, Ходит жид ходором, И задком И передком — Перед паном Федорком». «Ладно, хватит! Плати деньги!» «Как? За что же плата?» «А ты думал, даром слушать Будем мы, проклятый?… Думал, шутим? Доставай-ка Да плати, небитый». «Где же взять мне? Ласка ваша — Вот весь мой прибыток». «Лжешь, собака! Плати деньги! Доставай — да быстро!» И пошли гулять нагайки По спине со свистом. Вдоль и поперек стегали, Аж клочье летело. «Нету, нету ни копейки, Режьте мое тело! Ни копейки! Гвалт! Спасите! — Кричит Лейба криком. — Погодите… Я скажу вам…» «Скажи-ка, скажи-ка! Да опять брехать не вздумай, Брехня не поможет». «Нет… В Олышане…» «Твои деньги?» «Мои? Спаси, боже!.. Я хотел сказать… В Ольшане, Там живут схизматы…» «Да! Живут по три семейства На каждую хату? Знаем, знаем! Мы их сами Туда посогнали». «Нет, не то… Прошу прощенья, — Чтоб беды не знали, Чтоб вам только деньги снились! Ктитор ^{59} там в Ольшане. Может, слышали, есть дочка У него, Оксана. Спаси, боже, как красива, Да и деньги тоже… Не его, а все же деньги, Хоть они и божьи…» «Лишь бы деньги! Правда, Лейба, Лучше и не скажешь. А чтоб справдилась та правда, Дорогу покажешь. Собирайся!» Поскакали Прямиком в Ольшану. Лишь один в корчме под лавкой Конфедерат пьяный. Встать не может, распростерся, Как мертвое тело: «Му zyjemy, my zyjemy, Polska nie zginela» [3]

3

«Мы живем, мы живем, Польша не погибла» (польск.).

Ктитор

«В лесу, в лесочке Не веет ветер; Высоко месяц, И звезды светят. Выйди, голубка, Я поджидаю. Хоть на часок ты Приди, родная! Хоть погорюем Да поворкуем. Сегодня ночью Уйду далеко. Прощусь, расстанусь С тобой до срока. Выгляни, пташка, Моя отрада. Проститься надо… Ох, тяжко, тяжко». Так поет себе Ярема В роще той затишной, Поджидает, но Оксаны Не видно, не слышно. Светят звезды. Среди неба — Месяц белолицый; Соловей поет, и верба Никнет над криницей. Соловей над речкой песню Так и разливает, Словно знает, что дивчину Казак поджидает. А Ярема ходит-бродит, Все ему не мило. «Зачем меня мать родная Красой наделила?… Доля да удача ко мне не идут. Годы молодые даром пропадут. Один я на свете, без роду, а доля — Сиротская доля, что былинка в поле, Холодные ветры ее унесут, — И меня вот люди не хотят приветить. За что ж отвернулись? Что я сирота? Одно было сердце, одна на всем свете Душа — моя радость — да, видно, и та — И та отвернулась…» Заплакал убогий, Заплакал и слезы утер рукавом: «Бывай же здорова! В далекой дороге Найду либо долю, либо за Днепром Голову сложу я. А ты не заплачешь, А ты не увидишь, как буду лежать, Как выклюет ворон те очи казачьи, Те, что ты любила нежно целовать. Забудь же про слезы сироты-бедняги, Забудь, что клялася. Найдется другой! Я тебе не пара, я хожу в сермяге, Ктиторовой дочке нужен не такой. Люби кого хочешь. Что себя неволить! Забудь меня, пташка, забудь обо всем. А коли услышишь, что в далеком поле Голову сложил я, помолись тайком, Хоть одна ты, мое сердце, Вспомни добрым словом». И заплакал, подпершися Посошком дубовым. Плачет тихо, одиноко… Обернулся, глянул: Осторожно по опушке Крадется Оксана. Все забыл… Бежит навстречу… Друг к другу припали. «Сердце!» Долго одно это Слово повторяли. «Будет, сердце!» — «Нет, немножко… Еще, сизокрылый! Возьми душу! Еще, милый! Как я истомилась!» «Звездочка моя, ты с неба, Ясная слетела!» Стелет свитку. Улыбнулась, На ту свитку села. «Сам садись со мною рядом, Обними же, милый!» «Где ж ты, звездочка, так долго И кому светила?» «Я сегодня запоздала: Отец занедужил, До сих пор за ним смотрела…» «А я и не нужен?» «Ну, какой ты, вот, ей-богу!» И слеза блеснула. «Я шучу, шучу, голубка». «Шутки!» Улыбнулась. И склонилася головкой, Будто бы уснула. «Слышь, Оксана, пошутил я, Не думал обидеть. Глянь же, глянь же на меня ты: Не скоро увидишь. Завтра буду я далеко, Далеко, Оксана… Завтра ночью нож свяченый В Чигрине достану. С тем ножом себе добуду Золото и славу, Привезу тебе наряды, Богатую справу. Как гетманша, сядешь в кресло, Завидуйте, люди! Стану тобой любоваться…» «А может, забудешь?… Будешь в Киеве с панами Ходить важным паном, Найдешь панну-белоручку, Забудешь Оксану». «Разве ж есть тебя красивей?…» «Может быть… Не знаю…» «Не греши! На белом свете Краше нет, родная! Ни на небе, ни за небом, Ни за синим морем…» «Перестань же, что ты, милый, Нашел о чем спорить По-пустому!» «Нет, родная…» И снова и снова Целовались, обнимались Они что ни слово, Обнимались крепко-крепко, То вместе молчали, То плакали, то клялися И вновь начинали. Говорил он ей, как вместе Славно жить им будет, Как он долю и богатство Сам себе добудет. Как вырежут панов-ляхов Всех на Украине, Как он будет красоваться, Если сам не сгинет. Говорил… Дивчата, слушать Противно, ей-богу!.. Не противно, говорите? Зато отец строгий Либо мать, когда застанет Вас за книжкой этой, Тут греха не оберешься — Сживут вас со света. Ну, да что про то и думать, Занятно же, право! А еще бы рассказать вам, Как казак чернявый Над водою, под ветлою, Прощаясь, тоскует, А Оксана, как голубка, Воркует, целует. Вот заплакала, сомлела, Голову склонила: «Мое сердце! Моя радость! Соколик мой милый!» Даже вербы нагибались Послушать те речи. Нет, довольно с вас, дивчата, А то близко вечер… Не годится против ночи: Приснится такое… Пусть их тихо разойдутся, Как сошлися, двое. Пусть еще раз обнимутся И разнимут руки, Чтоб никто их слез не видел, Горькой их разлуки. Пусть… Кто знает, приведется ль Им на этом свете Вновь увидеться. Посмотрим… Мудрено ответить. А у ктитора в окошках Свет. Не спит, похоже. Надо глянуть, но и видеть Не дай того, боже!.. Не дай того видеть среди мирной хаты, За людей от срама сердцу не страдать. Гляньте, посмотрите: то конфедераты, Люди, что собрались волю защищать!^{60} Вот и защищают. Да падет проклятье На их мать родную, что их зачала, На день тот, в который собак родила. Гляньте, что творится у ктитора в хате… Адские творятся на свете дела! В печи — огонь. Огнем вся хата Освещена. В углу дрожит, Как пес, шинкарь. Конфедераты Терзают ктитора: «Скажи, Где деньги, если хочешь жить!» Но тот молчит. Скрутили руки, Об землю грохнули. Молчит, Ни слова ктитор… «Мало муки! Смолы сюда! Заговорит! Кропи его! Вот так! Что — стынет? А ну — горячею золой! И рта, проклятый, не разинет! Однако, бестия! Постой! Давай еще побольше жару! Да в темя — гвоздик! Что смола!» Старик не вынес адской кары, Упал бедняга. Отошла Душа его без отпущенья… «Оксана… дочь!» И все слова… И палачи в недоуменье: «Что делать дальше? Ничего, Панове, бросимте его, Запалим церковь!» «Помогите, Кто в бога верует! Спасите!» С надворья крик. Стучатся в двери. В смятенье ляхи: кто такой? Оксана вдруг: «Убили! Звери!» И падает. А лях старшой Уже махнул рукою своре — И та понуро вышла вон, И сам за ней выходит вскоре С Оксаной на руках… Где ж он, Ярема? Что не заступился? Не оглянулся? Он идет И песню старую поет, Как Наливайко с ляхом бился. И ляхи тронулись вперед, С собою захватив Оксану. И снова стихнула Ольшана. Собаки гавкнут, замолчат. Сияет месяц. Люди спят. И ктитор опит. Вовек не встанет; Он не проснется поутру. Светец мигает через силу… Погас… И как бы вздрогнул труп… И темень в хате наступила^{61}.

Праздник в Чигирине

^{62} Гетманы седые, если бы вы встали, Встали, посмотрели на свой Чигирин, Что вы созидали, где вы управляли, — Заплакали б горько и вы — не узнали Умолкнувшей славы убогих руин. Базары — где строилось войско шумливо, Где оно, бывало, морем гомонит, Где ясновельможный на коне ретивом… Взмахнет булавою — море закипит. Закипело — разлилося Степями, ярами. Вражьи силы отступают Перед казаками. Ну, да что там! Все минуло! О том не вздыхайте, Не вздыхайте, Мои други, И не поминайте. Что с того, что вспомнишь славу? Вспомнишь и заплачешь. А каков он нынче, город, Чигирин казачий? Из-за леса, из тумана Месяц выплывает, Багровеет, круглолицый, Горит, не сияет, Не иначе, что не хочет Свет свой тратить даром: Нынче ночью Украину Осветят пожары. Потемнело — и в Чигрине Мрачно, как в могиле. (В эту ночь по всей Украйне Огни не светили, В ночь под праздник Маковея^{63}, Как ножи святили.) Только совы за заставой На выгоне выли. Только тень летучей мыши Прошмыгнет случайно. Где же люди? Над Тясмином^{64}, В темной роще, тайно Собралися. Старый, малый, Босой и обутый — Все сошлися, ожидают Великой минуты. Средь темного леса, зеленой дубровы Стреноженны кони отаву жуют. Оседланы кони, к походу готовы, Куда-то поскачут? Кого повезут? А что там за люди в затишье долины Лежат, притаившись? Лежат себе, ждут. Лежат гайдамаки… На зов Украины Орлы прилетели. Они разнесут Врагам своим кару, За кровь и пожары Жестокую кару они воздадут!