Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

«Кабы мне такого бы горя: Со свекровью жить, да не споря, Кабы мне молодой муженек, От меня б не отходил весь денек! Ой, гоп, чики-чики, Кабы новы черевики, Еще бубен да цимбалы, Я бы только то и знала — Молодого обнимала! Ой, гоп гопака, Оженили казака! Он и печь затопил, И борща наварил!» «А ну, дети, еще этак!» Разобрало старика. Как ударит, как ушкварит, Кулаки упер в бока… «А и то не беда, Что выросла лебеда! Кроши густо, На капусту — Будет добрая еда! А вот это — так беда, Что женили смолода, Оженили, Не спросили — Не осталось и следа!» «Нет, не то уж — подкосилась Бывалая сила! Утомился. А это вы Подбавили пыла. А, чтоб вам! Года-годочки К земле клонят низко… Состарился. Иди, дочка, Готовь чашки, миски. Сказать правду — я голоден, Солнце над стеною. А ты, сынок, до полудень Останься со мною. Садись,

браток. Как отец твой В Польше пал убитым, Ты после него остался Сиротой забытым…» «Так я, значит, не родной вам, Я не сын ваш? Боже!..» «Слушай, милый! Вот вскорости Мать умерла тоже. Остался ты, я и сказал Покойной Марине, Жене своей: «Возьмем его Себе вместо сына», — Тебя, значит. Она рада. Вот вы близнецами С Яриною и выросли… А что дальше — сами Посудите. Ты в возрасте, Она взрослей стала. Надо думать, как жить дальше Вам бы подобало. Что скажешь ты?» — «Я не знаю… Я думал, что это…» «Что Ярина сестра твоя? А глядишь, не это… Дело просто: если люба, Можно повенчаться. Только вот что: нужно раньше В людях потолкаться, Приглядеться, как живут, То ль пашут, То ль по непаханому сеют, И прямо жнут, И немолоченое веют, А что размелют — прямо в рот, — Узнай народ! Так вот что, милый: нужно в люди Тебе пойти на год, на два. Чужая выучит братва! Тогда и порешим, как будет. Тому, чья не крепка спина, И в жизни будет грош цена. А ты как думаешь, дружище? Но если хочешь точно знать, Где легче горем торговать, То в Сечь иди: там хватит пищи. Поможет бог — найдешь свой кус. А мне на вкус До сей поры тот хлеб не сладок. Добра добудешь — принесешь, А не добудешь — проживешь Мной нажитым. Да повадок Запорожских наберешься, Увидишь широкий Свет совсем иным, чем в Братстве^{140}. Ты живые строки В синем море прочитаешь; В честном рукопашье Богу выучат молиться, А не по-монашьи Бормотать под нос. Вот так-то! Помолимся богу Да сивого оседлаем — И айда в дорогу! Идем, дружок, полудновать… Ну, как там? Готово, Яриночка?» — «Уже, отец!» «Вот, сын, мое слово!» Не естся, не пьется, и сердце не бьется, И разум затмился, и взор не глядит, Как будто глухой и незрячий сидит, Замест куска хлеба за кружку берется… Ярина глядит и тихонько смеется: «Что это с ним сталось? Не ест и не пьет! Уж не разболелся ль? То бледен, то красен!» Она его взгляда ответного ждет — Глаза он отводит. Старик же бесстрастен, Как будто не видит. «Что жать, что не жать, А сеять-то нужно, — в усы рассуждает Отец про себя. — Ну, пора и вставать. А я, может, в церкви еще побываю. А ты, Степан, ложись-ка спать — Ведь завтра рано нам вставать Да коня седлать». «Степаночко, голубчик мой, На что ты в обиде? Улыбнись мне, усмехнись мне… Разве ты не видишь, Как горько мне? Растревожил Тебя насмерть кто-то, И на меня глядишь так, что Заплакать охота. Я убегу, вот увидишь! Ответь мне, Степанко! Может, болен? Я достану С настоями склянку, Я побегу за бабкою… Может, глаз нечистый?» «Нет, Ярина, мое сердце, Цветок мой душистый! Я не брат тебе, Ярина, Я завтра покину Тебя с отцом сиротами И навеки сгину. А ты меня и не вспомнишь, Забудешь, Ярина, Какой я был!..» — «Перекрестись! То с дурного глазу! Я — не сестра?… Кто ж тогда я?… Он потерял разум! Что тут делать? Отца нету, Кого пойду звать я? А он, видно, в лихорадке — Совсем без понятья… Или ты меня дурачишь? Разве ты не знаешь, Что умрешь ты — и нас с отцом В землю закопаешь?» «Нет, Ярина, не умру я, Я уеду далеко… И вернуться раньше года Мне не будет срока. Возвращусь я с Запорожья Женихом — не братом. Пойдешь замуж?» — «Да ну тебя Со свахой и сватом! Шути еще». — «Не шучу я! Ей-богу, Ярина, Не шучу я!» — «Значит, правда? Ты завтра покинешь Меня с отцом… Отвечай же — Это все не шутка! Значит, правда — не сестра я?» «Нет, моя голубка, Сердце мое!» — «Боже ты мой! Как же я не знала! Разве б я тебя любила, Разве б целовала?… Ой, стыд какой! Отойди же, Пусти мои руки! Ты не брат мне… Ты не брат мне… Муки мои, муки!» И расплакалась Ярина, Как дитя, рыдает. «Он уедет! Он забудет!..» — Плачет, причитает. Словно явор, наклоняясь Над речною кручей, Сердце свое Степан выжег Слезою горючей, Как смолою. А Ярина Молит, попрекает, То замолкнет, поцелует, То вновь зарыдает. Не видели, как стемнело. И сестру и брата, Словно скованных друг с другом, Застал старый в хате. И день настал. А Ярина Не знает покою. Вот уже Степан выводит Коня к водопою. Подхватила ведра, мчится, Будто бы не тужит, Хозяйствует. В это время Старое оружье Отец вынес из чулана, Глянул, веселеет, Примеряет… Будто снова Старый молодеет! Прослезился. «Сабля моя, Сабля боевая, Годы мои молодые, Сила молодая! Послужи, мое оружье, Юношеской силе Той же верной той же службой, Что и мне служила!..» И Ярина держит саблю, А Степан седлает Коня — друга боевого, Жупан надевает; Он берет кривую саблю, Копье боевое, Самопал семипядевый Повис за спиною. Как взглянула — обомлела, И старик заплакал, Оглядевши верхового Доброго вояку. Ведет коня за уздечку И плачет Ярина. Седой отец идет рядом, Наставляет сына: «Нужно честно отслужиться, Правила держаться, С побратимами дружиться, В обозе не жаться… Пускай бог тебе поможет!» Напоследок стоя, При словах этих прощальных Зарыдали трое. Степан свистнул — пыль вздымилась, Закрыла дорогу… «Возвращайся, сын, скорее К родному порогу!» — Закричал отец сквозь слезы… Как елка в долине, Пошатнулась, наклонилась Без слова Ярина. Только слезы утирает Да путь озирает — Там лишь тень в пыли мелькает И вновь пропадает. Будто перекати-поле Катится, чернеет, Будто мошка исчезает, Только пыль над нею… И пропала. Долго-долго Вдаль, на ту дорожку Устремляла взор Ярина — А уже той мошки Нет, исчезла. И дивчина Тяжело вздохнула И с отцом своим печально К дому повернула. Проходят дни, проходит лето; Настала осень, шелестит Сухой листвой. Не видя света, Старик на приступке сидит. Яринина не слышно смеха — Отца единая утеха Больна. С кем будет век дожит? Чем старость обогреть? И снова Он вспомнил сына молодого, Свои цветущие лета. Припомнив, заплакал Седой богатый сирота. Заплату к заплате На плечи нашили лета. «В твоих руках все на свете, Свята твоя воля. Что случится — тому и быть. Знать, такая доля!» И барвинком и мятою, Травой повиликой Весна землю одевает В радости великой, И солнышко среди неба Засияло смело, Землю, как жених невесту, Взглядом обогрело. И Ярина на свет божий, Хату покидая, Выползает, улыбаясь, Слабая такая. Все ей ново, все ей мило, Все свежо, как в юность; Но ножом беда лихая В сердце повернулась И свет заслонила, И подкошенной травою Ярина склонилась; Словно листья под росою, Побелели губы. И отец над ней склонился Подсеченным дубом. Ко всем киевским святыням С мольбой обращалась, У Межигорского Спаса^{141} Трижды причащалась И в Почаеве^{142} священном Рыдала, молилась, Чтобы счастье со Степаном Хоть во сне приснилось. Нет, не снилось! Возвратилась. Снова забелела Зима снегом. Новой весной Степь зазеленела. Вновь Ярина, кинув хату, Вышла, хорошея, Но уже не к святым молиться — Гадать к ворожее. Ворожея ворожила, Заговоры клала, За три деньги судьбу-счастье Воском выливала: «Вон видишь: конь оседланный Машет головою. А вот казак. А вот идет Старик с бородою. Это к деньгам. Глянь — сопливый! Вот бы догадался Пугнуть деда! А и пугнул! За курган забрался, Видишь, вон считает деньги. Вот он вновь, по склону, Закрыв глаза, идет с сумой, Чтоб никто не тронул, Чтоб за ним погоня вражья Следом не метнулась…» И веселая с гаданья Ярина вернулась. Уже третье, четвертое И пятое лето Кончается — немалый срок, А Степана нету. И тропочки-дороженьки Яром да горою, Что хожены, ворожены, Заросли травою. И Ярина в монашенки Постричься решает. Старый отец на коленях Просит, умоляет — Хоть годочек, хоть леточко, Хоть тройцы б дождались!.. Дождались — и стены хаты Зеленью убрали, И мятою, и цветами И в рубахах белых Тихонечко перед хатой, Как сироты, сели. Сидят они печальные — Вдруг, слышат, играет И под тихий ропот кобзы Кто-то напевает: «В воскресенье раным-рано^{143} Сине море выло; Казачество кошевого На кругу просило: «Разреши ты, атамане, Парусам подняться, Чтоб за Тендер прогуляться^{144}, С турком потягаться». Чайки и челны спускали, Пушками их уставляли. Из широкого устья днепровского выплывали. Среди ночи темныя, Среди моря синего За островом Тендером утопали, Погибали… Один утопает, Другой выплывает, К казакам-товарищам из волны тяжелой Руку подымает, окликает: «Пускай вам, товарищи, господь помогает!» И в волне тяжелой, утопает, Погибает. Лишь три челна, слава богу, Атамана куренного, Сироты Степана молодого Сине море не разбило, В турецкую землю, к нечестивцам, Без рулей и весел относило. Тогда сироту Степана, Казака реестрового, Атамана честного, Турки-янычары^{145} ловили, Из пушки стреляли, В кандалы ковали, В Царьградскую башню заключали, Тяжелой работой изнуряли. Ой, Спасе наш чудотворный, Межигорский Спасе! И лютому ворогу Не дозволь попасться В турецкую землю, в тяжкую неволю! Кандалы там по три пуда, Атаманам по четыре. И света божьего не видят, не знают, Под землею камень ломают, Без напутствия святого умирают, Погибают. Вспомнил сирота Степан в неволе Матерь свою Украину, Неродного отца седого, И коника вороного, И сестру Ярину, — Плачет, рыдает, Руки к небу подымает, Кандалы ломает, Убегает на вольную волю!.. На третий день в поле Турки-янычары его догоняли, К столбу вязали, Глаза вырывали, Горячим железом выжигали, В кандалы забивали, В тюрьму сажали И замуровали».