Кочевники поневоле
Шрифт:
На следующий день стали готовиться к ярмарке. Иоганн придирчиво осматривал в погребе припасы. Его сыновья волокли наверх то, что решено было обменять на ярмарке, и сваливали в снег рядом с неуклюжими с виду санями с широкими полозьями. Курт с Ильёй грузили, перевязывали, потом все вместе помогали сложить товар Бурмейстерам и Фрезенбургам.
На следующее утро, с восходом Нце, тронулись. Габриэла и Эльза, меняясь, шли впереди на коротких широких лыжах, мужчины, по очереди впрягшись в постромки, волокли сани.
– Собак бы завести, – мечтательно
– Какое зверьё? – заинтересовался Илья, которому слова Цвайберга Курт перевёл.
– А поди знай какое. Я их в жизни не видел, только шкуры. На ярмарке будут, поглядишь.
До ярмарки добрались на вторые сутки, к ночи. Илье она живо напомнила родное кочевье. Цепочки костров на островном берегу, шатры из звериных шкур, составленные вместе сани. Смех, ленивая брань, разноголосица. Только в отличие от декабрьских кочевий, перекликалась ярмарка на разных языках, и единого, на котором бы говорили все, среди них не было.
Ночевать улеглись в сноровисто расставленном Иоганном шатре – вповалку, завернувшись в моржовые шкуры. Курт мгновенно с устатку заснул, а пробудился под утро оттого, что почувствовал на себе чьё-то дыхание. Открыв глаза, он различил в темноте склонившуюся над ним Габриэлу.
– Ты что не спишь? – спросил Курт шёпотом.
Габриэла едва слышно охнула, отшатнулась, а в следующий момент оказалась вдруг рядом и, уткнувшись Курту в шею лицом, часто задышала.
– Ты что? – оторопело выдохнул Курт.
Девушка не ответила и прижалась теснее. Её горячее дыхание едва не опалило подбородок, жаром прошлось по щеке.
– Обними меня, – прошептала на ухо Габриэла. – Пожалуйста.
Курт ошеломлённо распахнул шкуру, в которую укутался, засыпая. Девушка юркнула под неё, прижалась, обхватила рукой. С минуту они пролежали молча, у Курта внезапно перехватило дыхание, с силой заколотилось сердце, жар зародился в паху, нарастая, прошёлся по животу и растёкся по всему телу.
Габриэла прижималась всё теснее и дышала всё чаще. Её тонкая, почти детская рука прошлась по спине, пальцы вплелись Курту в волосы. В следующий момент она поцеловала его в подбородок – неловко и неумело.
Слева внезапно заворочался, затем закряхтел Иоганн. Габриэла в руках у Курта застыла, замерла, стараясь сдержать порывистое дыхание. Замер и он, сам ещё не вполне сознавая, что с ними произошло, да и произошло ли.
Иоганн, кряхтя, сел. Помотал головой спросонья, затем, стараясь не шуметь, поднялся и двинулся на выход. Распахнул полог, постоял, глядя на звёзды, и шагнул в ночь.
– Он скоро вернётся, – прошептала на ухо Габриэла. – У меня голова кружится, кажется, сейчас улетит.
Курт, стиснув зубы, заставил себя отодвинуться. Рывком сел, выдохнул, молча поднялся на
– Поосторожнее, парень, угробишь ещё ненароком, – добродушно проворчал тот и заулыбался. – Хороший сегодня будет денёк.
Курт, пробормотав нечто невразумительное, улыбнулся в ответ. Светало, на востоке уже показались первые серебристые лучи Нце. Ярмарка ещё не проснулась, лишь издалека доносился едва слышный надтреснутый голос, картаво выводящий слова на незнакомом языке.
Торги начались, когда уже окончательно рассвело. Островитяне подгоняли затянутые шкурами сани, составляли в ряды, расшпиливали, выкладывали товар. Вскоре один за другим потянулись вдоль рядов обменщики. Приценивались, чесали в затылках. Перешучиваясь, двигались дальше.
К полудню торговля набрала обороты. Вернулся с утра обходивший ряды возбуждённый Иоганн, сказал, что цены на кожу упали и, значит, можно прибарахлиться. Вновь исчез, прихватив с собой мешок с сушёными ягодами, и вскоре вернулся уже без него, зато в новом, бордовой кожи длиннополом кафтане.
– Пойдём, – потянула Курта за руку Габриэла. – Мы погуляем, папа? – обернулась она к Иоганну.
– Погуляйте, погуляйте, – добродушно пробасил тот. – Дело хорошее. Присмотритесь к товару. Увидите Людвига, скажите, чтобы приценился к моржовым капканам. В общем, ступайте, а мы с русским пока тут поторгуем.
Габриэла улыбнулась Курту и потянула его вдоль санных рядов.
– Это Руммениге, – шептала она, миновав очередную группу торговцев. – Старшая дочка Фрезенбургов в прошлом году вышла замуж за ихнего Алоиса. А это Брехты. Две ярмарки назад Людвиг едва не выплясал Альму Брехт. Был жуткий скандал, потому что у неё уже был жених из какой-то восточной семьи. Людвиг тогда вернулся с танцулек с разбитым носом и злой как чёрт, и Отто за компанию тоже досталось.
– Что за танцульки? – поинтересовался Курт.
– После торгов будут танцы. – Габриэла вдруг покраснела. – Ты пригласишь меня?
Курт остановился, посмотрел девушке в глаза.
– Я женат, – сказал он. – И жена ждёт меня. Она…
– Я помню, – прервала Габриэла. – Прекрасно помню. Только никто тебя не ждёт, Курт. Никто. Твоя жена даже не немка, и она думает, что ты давно умер. А ты – ты собираешься, едва вскроется лёд, вернуться к ней, чтобы самому там умереть. Я… я не пущу тебя.
– Что значит «не пустишь»?
– То и значит. – Габриэла внезапно оказалась рядом, как тогда, ночью. Закинула руки на плечи и прижалась всем телом. Люди вокруг стали останавливаться и глядеть на них. – Пускай смотрят, – прошептала Габриэла. – Оставайся с нами, прошу тебя. Со мной. Я ведь тебе нравлюсь?
Курт замялся, он решительно не знал, что сказать.
– Нравишься, – проговорил он наконец. Снял руки девушки с плеч и шагнул назад. – Только это не имеет значения. Пойдём, ты хотела показать мне ярмарку.