Кочующая роза
Шрифт:
Проходит проба температур. Термопара как противотанковая колесная пушка с железным щитком. Двое накатывают ее на печь. Там рвется огонь, атакуют танки. Идут по буграм, разворачивая башни с крестами. И в близкое брюхо, до белого взрыва всаживать снаряд за снарядом. Брызжет жижа брони. Измеряем температуру своей собственной жизни. И она равна полутора тысячам градусов.
Я напишу про солдатские проводы, про звон, голошенье стола. Про рыжие желтки на тарелках. Про красные гармони в руках. И как девки били чечетку, и парни стучали об пол, и Амур катил воды, иссеченные осенним ливнем.
Производят доводку
«Суп» уже сварен, кипит. Металлическая кровь снова разжижена, пущена в плавку. Распустила в себе все отжившие прежние формы. Вытопила дымом и гарью усталость от проделанной на земле работы. Она отольется в новые формы, наполнит мир тысячью созданных механизмов. Пусть танкист еще ходит в школу, танцует на выпускных вечерах. Но чертежи новой марки танка уже лежат в сейфах, уже сталь готова к разливу, и скоро начнется работа.
Я стоял перед печью и видел Дальний Восток, пялящий очи в океаны, степи и тундры, и счастлив был о нем написать.
Печь гудела, переполненная жаром и тяжестью, словно ракета зажженными двигателями, готовая ринуться ввысь. Желоба словно сопла с графитовыми рулями заслонок. Сталевар потянул к летку кислородную горящую трубку, прошивая глиняный кляп. Лопнул железный бурдюк, прошибающий все струей. Водосток опрокинул быстролетящую сталь в гулкий огромный ковш. И он заревел. На дне его красный бык встал на дыбы и обрушился, опаленный в дыму.
Пошла, пошла сталь… Льется тугой струей из соска печи. И там, где она вливается в ковш, прикасаясь к поверхности гущи, — бесцветный ослепительный глаз, на который невозможно смотреть.
Мы сидели в ее номере, слыша, как внизу, в ресторане, играет джаз. Она держала на коленях мою рубаху, которую выстирала днем, и теперь штопала разорванный локоть.
— Ваш мундир износился, — улыбнулась она. — В вашей работе доспехи нужны, а у вас обычная льняная рубашка.
— У меня есть очень прочный доспех. Как скафандр. Как водолазный костюм. Но иногда даже рыба носом его проткнет.
Она сидела по-домашнему, простая и милая, и рубашка моя белела в ее руках.
— Вы говорили мне о своих прежних друзьях, которых оставили, — сказала она. — Почему? Почему надо было оставить своих прежних друзей?
— Они стали как памятники. Нельзя дружить с памятниками. Человек обновляет свои интересы и цели, и, если люди вокруг не меняются, он просто уходит от них.
Человек, пока жив, должен идти, обретая все новый опыт, и в этой работе сгорать и изнашиваться. Но увеличивать скорость движения. А они, накопив удивительный, ни на что не похожий опыт, испугались расстаться с ним во имя нового опыта. Испугались новой работы. Они сделали шаг вперед, почувствовали, с чем расстаются и какие труды и потери их ждут впереди, и оглянулись назад. И окаменели. Превратились в соляные столбы.
— А разве вы не глядите назад? Ваши рассказы о детстве, о ваших стариках, о путешествиях по деревням за этими песнями, вышивками?
— Мне тоже это грозит. Если я потеряю движение. Вы же сказали — как самолет! Упаду, разобьюсь! Нельзя останавливаться! Нельзя упускать минуты! У старого были свои свидетели, великие свидетели, и они оставили нам свидетельства. А у нового свидетели мы! Мы должны взять на себя великий труд, войти в абсолютный контакт с новизной и оставить свидетельства!
— Но какая же она, новизна, во имя которой нужно оставлять своих друзей?
Я чувствовал, как что-то в ней, мимолетное, было против меня.
— Нарождается новое слово, новейшее, — сказал я. — Новая реальность, из-под праха, из-под всех обветшалых мыслей, из-под всех бурьянов, могил. Я видел сегодня ее рожденье. Эта реальность пустила корень в нефтяные пласты и недра, до самой мантии, магмы. А соцветьем уходит прямо в космос, в кометы, в спектры сияний. Она фантастична, свежа, молода, как бабочка, в радужных отсветах. Земля, как бабочка, сбрасывает пыльный покров, старый кокон, вырывается, обновленная, в мирозданье! Это надо пережить и увидеть! Этим надо поразиться и рассказать!.. А те — все назад, назад! Цепляются за предания, за родовую память. Из Рюрика уроки хотят извлечь. На том, не ими нажитом состоянии хотят сегодня разжиться… Я отказался! Пусть они там со своими святынями, древностями, пусть по святцам детей нарекают. Я их люблю по-прежнему. Они нужны как музеи. Я бы сам с них бережно стирал пыль, комнатную температуру поддерживал, чтобы сберечь, сохранить. Но мне, знаете, милее другое! Газовая турбина с раскаленным, обугленным соплом, которая глотает в зев пространства, пропускает их сквозь себя!
— Я уверена, вы напишете хорошую книгу, создав ее из красных тетрадей. Вы столько видели. Вы как бы летите над миром на больших скоростях, наблюдая его в полете, в мелькании, с необъятных высот. Но вы должны опуститься. Изнемочь от какого-нибудь внезапного, вас поразившего горя или, может, любви, замереть от страданья, от счастья. И тогда, после этого, ваша книга будет не только книгой ума и внешнего острого зрения. Но и книгой души и сердца. И зрения внутреннего. Это так мне кажется!
Она улыбалась мне, стараясь понять, не обидела ли меня своими словами.
— Нам завтра надо лететь, — сказал я.
— Куда?
— На Сахалин. Там самолеты ведут разведку рыбы. И там проложен нефтепровод. Прообраз будущих, от Тюмени к Находке.
— А я думала, мы здесь еще денек поживем. Город посмотрим как следует.
— Рыба может уйти, а за ней уйдут самолеты.
— Что-нибудь случилось у вас? У вас такой усталый вид!
— Нет, все хорошо. Все прекрасно. Просто нужно спешить.
Мы спустились в ресторан и поужинали.
А ночью самолет, набитый военными, рыбаками, нефтяниками, оторвался от континента и взял курс в океан, к Сахалину. И наутро бледная, влажная синь. Горы в черных лесах. Размытое дождевое облако. И японский дворец с черепицей. Перед входом стояли трофейные самурайские пушки, и русские дети сыпали им в дула красную бузину.
— Я поеду на нефтепровод. Там отросток газовой трассы. Часов через пять я вернусь. Вы не скучайте, ладно? — сказал я, поглядывая на поджидавший меня «газик».
— Не буду скучать, — сказала она. — Я погуляю, мне все интересно здесь. А вы поскорей возвращайтесь.
— Отдыхайте. Завтра улетим на Курилы, а там и во Владивосток. Готовьтесь, оттуда мы в Среднюю Азию… Надо же нам посмотреть на пустыню! По-моему, это эффектно: репортажи с Тихого океана, а затем из пекла Каракумов, семь тысяч километров границы?..