Код Омега

Витич Райдо

— Ты и есть дитя.

— Поспорила бы, но аргументов нет, — встала. — Все странно, я словно бы не я.

— А может ты, но та, что тщательно скрывалась за образом солдата? Здесь он не нужен, бороться не с кем и ты растерялась.

— С тобой.

— Зачем?

— Тогда с собой, с тем отупением, что накрывает разум.

— Может, проще сделать: отпустить и пусть идет все, как идет — там видно будет.

Стася покачала головой:

— Все проще — я больна. Это вирус. Здесь на болоте заразилась или подцепила его на последнем задании, — сказала уверенная, что

думает про себя. — Мне страшно, мне очень страшно — я себя не узнаю. Не могу взять в руки, разумно мыслить.

Арлан легонько обнял ее:

— Жить «обнаженной» трудно? Ты не привыкла, адаптация проходит тяжело.

— Какая адаптация? — "Я тысячу раз шагала по «зеленке», я была в другой параллели! Но нигде, никогда я не чувствовала себя настолько отчужденно, настолько неуютно и не на месте. Я словно не я. Что будет, Коля"?

— Все пройдет. Успокоишься. Все дело в том, что прежде ты женщина: мать, любимая, сестра. Не портупея, а гирлянда из роз тебе к лицу, не пистолет, а нежность и любовь. Они, поверь, твое оружие. Тебе страшно принять себя такой: ранимой, слабой, ласковой, желанной. Тот мир еще живет в тебе и будоражит, сотрясая твое «Я». Не ты одна растеряна, почти что в панике — с другими тоже происходит. Проходит. Все проходит, как зима и лето, как облака над головой…

Шептал, а Стася слушала и успокаивалась. Не голос у мужчины — бальзам и кислота. Как первое врачует раны и как второе проникает в мозг, въедается в сознание.

— … Я помогу тебе, я буду рядом, ты только не противься, успокойся. Пойми: чтоб ни случалось — должно произойти. Не плохо то — не хорошо — закономерно, а значит, правильно. Ты не поглупела, не стала хуже или лучше — стала ты собой. А все, что происходит — прошлое бунтует, память поля, привычки, что с тобой остались, но здесь места не нашли себе. Так ноют руки у безрукого калеки, так старого пилота тянет в самолет. Им нужно время, чтобы осознать — былое кануло, и с ним они, те. Успокойся, любовь моя: нет страшного, есть только страхи, что шлейфом потянулись за тобой. Нет непонятного — есть то, что ты принять не хочешь. Так бывает. Часто. Знаю: видел, встречал.

— Я хочу домой.

— Ты или что-то, кто-то тянет?

— Не знаю, — призналась честно. Хоть разорвись — с ним остаться хочет, но и вернуться. Но с ним — никак, как не сможет без него.

— Тогда давай узнаем, — посмотрел ей в глаза, а взгляд с туманом, за которым черти водят хоровод. — Я побуду рядом, чтобы ты смогла вернуться.

Стася оцепенела и потерялась в его зрачках.

Русанова огляделась — комната отдыха «зеленых», знакомая ей до каждой составной.

Глаза потерла, желая убедиться, что не сон, и стук услышала, обернулась. Иштван грохнул о стол чей-то жетон. Лицо осунувшееся, серое.

Кто-то погиб?

И как магнитом потянуло, протащило через стены, перекрытия и выкинуло женщину в кабинет капитана, прижало у стены, напротив Ивана. Тот ее не видел и не слышал: в руке держал ее старый снимок и пил из маленькой плоской фляжки что-то жгучее — морщился. Потом грохнул кулаком об стол и скинул

снимок и фляжку в ящик стола, захлопнул его с треском. Бухнул лбом о столешницу и голову накрыл руками.

— Мать вашу!… Всех и все! — зло процедил в стол.

— Ваня?

— Я занят!! — закричал, вскинувшись, и замер, увидев женщину. — Ты? — просипел.

— Я, — пожала плечами. — Вернулась вот, а ты буянишь.

Смогла отлипнуть от стены. Прошла, села на край стола, напротив Федоровича:

— Что у вас случилось?

И смолкла, сообразив: "у вас", а надо было бы сказать "у нас".

Так и сидели: он молчит, она, и смотрят друг на друга, а в глазах одна на двоих растерянность.

— Ты… приходи, если что, — выдавил. Голос глухой и тихий, тихий. Женщина только сказать хотела: "обязательно приду", как вместе с ртом открыла глаза и очутилась в спальне, на постели. Ни кабинета, ни Ивана — Арлан стоит спиной к ней у окна и смотрит на розовеющий рассвет.

— Ты неизменен как само светило, — укорила, как отмахнулась — еще там была, с Иваном, еще сложить не могла — пригрезилось, приснилось?… И рассвет? Вот же день был. Как быстро все здесь, как непонятно, странно. Явь, как сон, сон, как явь, день, как миг, миг, как век, а ты куда бы не пошла как омороченная, возвращаешься обратно. Не отпускает этот мир.

Лорд покосился на нее через плечо и улыбнулся: ведаешь ли ты что говоришь?

— Мне нужно вернуться домой, насовсем, — выдала как эхо.

— Исключено. Это не твоя стезя.

— Ты решаешь за меня?

— Как упомянутое светило решает кого греть, кого сжечь, кого холодом обдать. Не больше.

— Ребята: Иштван мрачен, Иван… по-моему, он выпил. Такого быть не может, нонсенс, но… Я знаю его много лет.

— А он тебя примерно столько любит.

В голосе послышались нотки раздражения. Ревнует?

— Иван мой друг…

— И не дает тебе покоя, — лицо Николаса стало замкнутым, взгляд тяжел.

— Он переживает, что я застряла здесь.

— Привести его сюда? — в глазах предупреждение мелькнуло и решимость: скажи, я сделаю.

— Нет, не стоит, лучше я к нему, — не понимая от чего, поспешила отмахнуться.

— Точно — "не стоит".

— Хочешь сказать, что в ваш мир только один жетон — входной?

— Ну, отчего же? Где вход есть, всегда есть выход. Другое, что ни тот и ни другой не нравятся обычно. Консервативность не в характере — в душе.

— Зато ты оригинален и неповторим, — проворчала.

— Не сетуй на меня.

— Да уж: то на цепь садишь, то в шелка рядишь, то убить желаешь, то в любви признаешься. Куда уж сетовать — понять бы просто.

— Цепи — обязанности. У тебя их было слишком много, у той и звена не набралось бы.

— В смысле: способ исправления? Все равно я ничего не понимаю, как будто сплю, и сон дурной. Где выход?

— Там же где и вход — в тебе.

— Я про портал, переход, что-то должно быть!

— Сон. Один из способов пообщаться со своими проекциями, другими мирами. Пока он тебе доступен — слишком многое держит. Что тебе патруль, друзья?