Код власти
Шрифт:
– Как ты мог поднять руку на женщину? – вместо приветствия сказал прадед отцу Ларри, вытянув в его сторону длинный тощий палец. Тот спрятал смущенный взгляд и забормотал что-то о своем темпераменте.
– «Темперамент хороший конь, но плохой наездник», внучек! – непонятно сообщил прадед. Впрочем, по тому, как отец залился краской, мальчик догадался, что смысл сказанного он понял. – Не я сказал, Гофмиллер. «Для гнева суть не так важна, он ищет лишь причину», – добавил он, помолчав. – А это Гете.
Ларри понятия не имел, кто такой этот Гофмиллер. А вот о Гете он вроде бы что-то слышал – кажется, в школе рассказывали. «Надо будет сходить в школу и спросить у учительницы», – решил Ларри. Так впервые в жизни у него появилось желание чему-то научиться. И, в отличие от смущенного отца, бабушки и тревожно моргающей мамы, ему совершенно не было страшно.
– Но
– Нельзя считать разумным человека, который не умеет быть одержимым, когда это нужно. Это Бичер. Надеюсь, мадам, вы знаете, кто такой Бичер? – спросил прадед, в упор глядя на окончательно опешившую бабку.
Судя по всему, она не знала.
– Все великие открытия были сделаны людьми, у которых чувства опережали мысли. Это сказал Паркхерст, – уже с едва заметной издевкой в голосе закончил дед Максимилиан, легко подхватывая свой неподъемный баул.
Мать Ларри подавленно молчала.
– Дед, а можно ты будешь жить в моей комнате? – неожиданно решился Ларри, с трудом поднимая второй чемодан. – У меня много места, тебе будет удобно, честно!
– Именно это я и собирался предложить, – невозмутимо кивнул тот. – Показывай дорогу, малыш.
С этого дня у мальчика началась совсем другая жизнь.
– Знаешь, Ларри, я ведь обычно не сыплю вот так цитатами, – неожиданно сообщил прадед, видимо желая оправдаться перед мальчиком. Фраза должного эффекта не возымела: мальчик просто не знал, что означает слово «цитата». Естественно, это не укрылось от внимания гостя. – Да, запущенный случай, – хмыкнул Максимилиан. – Как же ты, братец мой, до такого возраста-то дожил, если таких элементарных вещей не знаешь?
Впервые в жизни – снова «впервые», а ведь прошло лишь несколько минут знакомства! – Ларри стало стыдно.
– Знаешь, я охотно допускаю, что тебе не нравится в школе. Еще Марк Твен… ах да, ты ведь все равно не знаешь, кто это такой. Или все-таки знаешь? Нет? Ну, неважно, после я тебе расскажу. Так вот, еще Марк Твен говорил – не возьмусь повторить дословно, но примерно так: «Я не хочу, чтобы хождение в школу мешало моему образованию». Но человек, который не хочет ходить в школу, должен доказать, что ему там неинтересно, и доказать это знаниями. Наилучшим аргументом, на мой взгляд, было бы нечто вроде: «Учитель рассказывает то, что я знал уже два года назад». Но ведь ты не можешь так сказать, верно? – Прадед, расхаживающий по комнате, внезапно остановился прямо напротив Ларри и вытянул палец.
Ларри немедленно икнул. Икота на нервной почве в их семье была наследственной, по материнской линии. Помнится, дед Томаззо, мамин отец, кричал, что это «от дурацких пожирателей овсянки», на что бабушка Элизабет бесстрастно заявляла, что «сия дурная привычка, вне всякого сомнения, могла быть унаследована только вместе с не менее дурной кровью», – и с вызовом смотрела на деда, который немедленно уносился из комнаты, ругаясь под нос по-итальянски.
– Так вот, на мой взгляд, ничего дурного в том, что человек не хочет посещать школу, нет. Но только в том случае, если этот человек занимается самообразованием. А что касается твоей страсти к путешествиям и приключениям, так один древний ученый, его звали Маркс, говорил: «Страсть – это энергично стремящаяся к своему предмету сущностная сила человека». Впрочем, тебе пока не понять.
То ли Ларри всерьез задело это «тебе пока не понять», то ли сама личность прадеда оказала такое влияние, но уже на следующий день он взялся за учебу под его руководством. И почти сразу же прадед сумел направить его страсть в нужное русло: он познакомил его с азами древней истории и археологии. И вскоре мальчик понял, почувствовал – ВОТ ОНО! То самое! ЕГО! Правда, выяснилось, что для занятий настоящей, серьезной археологией нужно знать еще целую кучу всякого-разного. И не просто знать, но и иметь на руках аттестат, так как будь ты хоть семи пядей во лбу, а без наличия аттестата с тобой все равно никто не станет даже разговаривать.
О, как же радовалась мать, когда Ларри сам подошел к ней с просьбой переговорить с директором, чтобы он разрешил ему сдать экзамены
Таинственное «что-то» всплыло только десять лет спустя, когда мальчик закончил археологический факультет, отучился в магистратуре – и пустился в «свободное плавание». К счастью, прадед до этого момента не дожил, благополучно скончавшись на сто десятом году жизни. Умер он в тот самый день, когда внучатая невестка зачитала ему сообщение от Ларри: «Дед, ура, я поступил с высшим проходным баллом!»
Загадка оказалась в том, что Ларри не интересовала археология как наука. Он не был способен проводить долгое время в четырех стенах, рассортировывая и описывая найденные предметы, а при необходимости восстанавливая их. Ему не интересно было строить предположения, подтверждая их находками или – с помощью тех же самых находок – опровергая уже устоявшиеся теории. Даже полевая работа на раскопах притягивала его постольку-поскольку: археологической лопатке и кисточке он предпочитал более грубые, но эффективные методы извлечения артефактов минувшего из многолетнего плена. Им владел азарт. Азарт первому попасть в гробницу, заброшенную библиотеку, затерянный музей, сотню лет назад позабытый и разрушенный армейский склад. Именно первому – раньше «официальных» археологов, которые, вместо того чтобы полагаться на интуицию, по сто раз все проверяют и перепроверяют. Первому найти и первому же и вынести все ценное или просто представляющее для него хоть какой-то интерес. Вынести – и выставить на каком-нибудь виртуальном аукционе, с удовольствием наблюдая, как мучаются «буквоеды от науки»: и сами достать не сумели, и купить не могут. Откуда у научных учреждений такие деньги, как у владельцев частных коллекций, людей, зачастую совершенно не разбирающихся «в предмете», но готовых выложить любые деньги за вещь, не представляющую абсолютно никакой исторической ценности? Выложить любые деньги просто затем, чтобы этой вещью не завладел кто-то другой. Ох, как же он презирал и ненавидел этих зажравшихся, набитых деньгами частников-непрофессионалов!.. Впрочем, Ларри зачастую снимал свой лот и анонимно пересылал его в заинтересовавшийся музей или институт. Делал ли он подобное просто от широты души или это помогало ему уважать самого себя? Пожалуй, этого он и сам не мог бы сказать – скорее всего, и так, и эдак….
…В этот раз удача снова улыбнулась знаменитому «черному археологу». После долгого и утомительного пятидневного пути сквозь влажные джунгли (чего стоили одни только местные «муравьи» сантиметров трех длиной!) он все-таки вышел на место. Вышел именно туда, куда тянуло со страшной силой: что-то внутри него знало, что впереди ждет находка, равной которой еще не было. Не было и не будет ни у него, ни у кого другого.
– Зак, ты меня слышишь?
Наручный комм тоненько пискнул, и развернувшийся голоэкран показал лицо верного друга, компаньона и напарника. Да, именно «напарника». Хотя, конечно, беспомощный калека, прикованный к инвалидному креслу, никогда не участвовал ни в одном из «рейдов», как называл свои экспедиции Ларри. Но Зак Закхадер был одержим той же страстью, что и Черногорцев, и не было на свете более верного и надежного помощника. Он выполнял для Ларри всю подготовительную работу: не способный самостоятельно покинуть пределов своей комнаты, он жил ради их общего дела, светил отраженным светом. И дело было вовсе не в том, устраивало его это или нет – в этом, и только в этом, был весь смысл его жизни! С того самого момента, когда врач отрицательно покачал головой в ответ на немой вопрос, застывший в глазах Зака: