Кодекс бесчестия
Шрифт:
– Амнезия, говорите? Не знаю, не знаю. У этой амнезии может быть и другое название. Непростой у вас пациент. Очень непростой. В двадцать три года капитан, в двадцать пять майор.
– После академии всегда присваивают очередное звание, - напомнил Док.
– В академии учатся пять лет, а не два года, - возразил полковник. Второй факультет. Очень интересно.
– Что вам кажется интересным?
– проявил я уважительное любопытство.
– Академия Советской Армии - это академия Главного разведывательного управления Генштаба, молодые люди. А второй факультет - восточный.
– Поделитесь, - попросил Док.
– Бутылку поставите?
– Две, - сказал Док.
– Три, - быстро поправил я.
– Я пошутил, - усмехнулся полковник.
– Хотел проверить, насколько для вас это важно. Вижу, важно. Посидите, мне нужно кое-что уточнить.
Он ушел к себе в кабинет, через полчаса вернулся и удовлетворенно сообщил:
– Все правильно. Так я и думал. Ключ - вот, - указал он на номер воинской части, где после училища служил Калмыков.
– Это Чучково. Поселок в Рязанской области. Место дислокации Шестнадцатой бригады особого назначения. На ее базе был сформирован Триста семидесятый отдельный отряд спецназа. Часть офицеров вошла в спецподразделения "Зенит" и "Гром", а позже в "Каскад". Слышали о таких?
– Да, - кивнул Док.
– "Зенит" и "Гром" штурмовали дворец Амина.
– Совершенно верно. А "Каскад" работал в Афгане от звонка до звонка. Второй ключ: разведуправление Сороковой армии. Восемьдесят первый год. Что у нас было в восемьдесят первом году? Ну-ну, молодые люди! Что у нас было в восемьдесят первом году?
– В восемьдесят первом году я ходил в школу, - оправдал я свое историческое невежество.
– В четвертый или пятый класс.
– А я учился на первом курсе Военно-медицинской академии, - сообщил в свое оправдание Док.
– В восемьдесят первом году ничего хорошего у нас не было, проинформировал архивист.
– В восемьдесят первом году мы обсирались в Афгане на каждом шагу. А почему? Потому что воевали вслепую. Разведка - глаза армии. Глаза разведки - агентура. Агентуры-то у нас и не было. А у моджахедов была. И у пакистанцев была. И у ЦРУ была. Теперь понятно, почему вашему Калмыкову не дали доучиться, а срочно перебросили в Афган?
Это было понятно. Непонятно, что с ним было дальше. В этом контексте "пропал без вести" могло означать что угодно.
– Когда-нибудь будет написана настоящая история афганской войны, проговорил полковник.
– И мы ужаснемся тому, что узнаем. Правда всегда ужасна. Правда о войнах чудовищна. А может, не будет написана никогда. Слишком быстро идет время. Слишком много событий. Некогда оглянуться. Поэтому с тупым упорством лезем на те же минные поля, на которых уже взрывались.
– Вы занимались афганской войной?
– спросил я.
– Нет. Интересовался. Это не моя тема. Моя тема - война с Финляндией. Я еще там, в тридцать девятом году, на линии Маннергейма.
– Как видится оттуда наша нынешняя жизнь?
– Если смотреть на внешнюю сторону - счастье. То, о чем тогда невозможно было даже мечтать.
– Да, - подтвердил Док.
– Офицеры?
– Да.
– Воевали?
– Да.
– Чечня?
– А что же еще?
– Тогда вы сами все понимаете. Ад не исчез. Мы тащим его за собой из прошлого в будущее. Мы тащим, сами. Нет, я не занимался Афганом. Но есть человек, который знает об афганской войне все. Не уверен, правда, что он захочет поделиться своими знаниями. Тут все зависит от вас. Сумеете убедить его, что вами движет не праздное любопытство - расскажет. Нет - нет.
– Мы попробуем, - сказал Док.
– Тогда запишите: генерал-лейтенант Лазарев. Сейчас на пенсии. Живет где-то под Москвой. Одно время часто бывал у нас в архиве. Хотел проанализировать уроки Афгана. Потом бросил. Сказал: никому это не нужно. Неправильно. Не нужно сейчас, будет нужно в будущем. Но мне не удалось его переубедить. Попытайтесь его найти. В Афгане он командовал отрядом "Каскад". Он может знать о вашем пациенте. У вас есть еще вопросы?
– Есть, - сказал Док.
– Что было в Афганистане в декабре восемьдесят четвертого года?
– Пятнадцатого декабря восемьдесят четвертого года, - уточнил я.
– Хорошо, молодые люди, очень хорошо, - одобрил полковник.
– А я уж думал, не спросите. Что было пятнадцатого декабря, я не знаю. Но знаю, что было четырнадцатого декабря. Четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года в двадцать три пятнадцать по московскому времени на советском военном аэродроме под Кандагаром была совершена одна из самых крупных диверсий за всю афганскую войну. Взорвали наш бомбардировщик, два истребителя и два военно-транспортных самолета. Была сорвана высадка нашего десанта в тыл моджахедов. Вот что было в тот день. Поэтому я и сказал, что амнезия вашего пациента может быть следствием не ранения, а чего-то совсем другого.
Он дал нам немного времени переварить информацию и предупредил:
– Только не делайте поспешных выводов, молодые люди. Вы сейчас в некотором роде историки. Это высокая должность. Она обязывает. Историк не должен быть суетлив. Суетливый историк - это политик. А кто такие политики? Паразиты. Они паразитируют на всем. На беспамятстве народа, на его бедах, на его надеждах на лучшее будущее. Желаю удачи. А мне пора прорывать линию Маннергейма.
– Возвращайтесь с победой, - в свою очередь пожелал ему Док.
– Хотел бы ты быть историком?
– спросил я Дока, когда мы вышли из здания архива - словно выплыли из мрачноватых глубин прошлого в беспечную современность с безоблачным небом и пламенеющими под солнцем березами.
– Нет, - хмуро ответил он.
– У меня запросы куда скромней. Я хочу быть всего лишь руководителем реабилитационного центра, у которого на счету хотя бы тысяча долларов.
Я удивился:
– Разве Мамаев не перевел бабки?
– Утром не было.
– Сейчас мы это исправим, - самонадеянно пообещал я и набрал номер секретариата компании "Интертраст".
– Это Пастухов. Соедините меня с господином Мамаевым. Срочно.