Кодекс чести Вустеров
Шрифт:
– Ох, Берти, - произнесла она тихим дрожащим голосом, звуки которого почему-то напомнили мне бульканье пива, льющегося из бутылки, - тебе не следовало сюда приезжать!
По правде говоря, после интервью с Родериком Споудом и сэром Уаткином я придерживался того же мнения, но у меня не было времени объяснять, что я не свежим воздухом дышать приехал, и что если б Гусик не прислал мне SOS, я бы скорее повесился, чем подошёл к её дому на пушечный выстрел. Она продолжала говорить, глядя на меня с тоской во взоре, словно я был кроликом, которого с минуты на минуту должны были превратить в гнома.
– Зачем, зачем ты приехал? О, я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь, что любой ценой захотел меня увидеть в последний раз. Ты скажешь, что не сумел справиться со своими чувствами. Ты скажешь, что решил запечатлеть мой образ в памяти, чтобы он скрасил твоё одиночество. О, Берти, как ты похож на Руделя!
Это было что-то новенькое.
– На Руделя?
– Да, на сеньора Жофруа Руделя, графа Blae-en-Saintonge.
Я покачал головой.
– Прости, я с ним не знаком. Твой друг?
– Он жил в средние века. Жофруа был великим поэтом. И он полюбил принцессу триполийскую.
Я нерешительно преступил с ноги на ногу. Сами понимаете, когда девицы рассказывают любовные истории, они по своей невинности могут ляпнуть какую-нибудь двусмысленность.
– Он любил её долгие годы и, наконец, не смог с собой совладать. Он отправился в Триполи на корабле, и слуги снесли его на носилках на берег.
– Плохо перенес качку, что?
– спросил я, не понимая, к чему она клонит. На море штормило?
– Он умирал от любви.
– Э-э-э, гм-м-м.
– Слуги доставили его к принцессе Мелисанде, и у него хватило сил только прикоснуться к её пальцам. Затем он умер у неё на руках.
Она умолкла и испустила вздох, начавшийся как минимум в районе пяток. Наступило молчание.
– Жуть!
– воскликнул я, чувствуя, что мне необходимо хоть как-то отреагировать на её житейский анекдот, хотя, честно признаться, он в подмётки не годился анекдоту о странствующем торговце и дочери фермера. Само собой, может, я так и не думал бы, если б лично знал парня, который помер.
Медлин вновь испустила вздох от пяток.
– Теперь ты понимаешь, почему я сравнила тебя с Руделем. Как и он, ты приехал, чтобы в последний раз бросить взгляд на ту, которую любишь. Я тронута, Берти, и никогда этого не забуду. Я сохраню лишь сладостные воспоминания о твоём чувстве, которые всегда навевает завядший хрупкий цветок меж страниц старого альбома. Но мудро ли ты поступил, Берти? Не следовало ли тебе стиснуть зубы и покориться судьбе? Не лучше ли было бы сказать себе, что всё кончено в тот день, когда мы попрощались в Бринкли-корте? Зачем ты себя мучаешь? Мы встретились, и ты полюбил меня, а я призналась, что моё сердце отдано другому. После этого мы должны были расстаться навсегда.
– К гадалке не ходи, - согласился я. Сами понимаете, я имею в виду, она дело говорила. Если её сердце действительно принадлежало другому, дай бог, чтобы оно на том и утихомирилось. Бертрама это устраивало на все сто. Оставалось точно выяснить, так это было или нет.
– Послушай, но Гусик прислал мне телеграмму, что вы: э-э-э: разругались в дым.
Она встрепенулась и бросила на меня такой взгляд, словно ей только что удалось разгадать последнее слово в кроссворде.
– Так вот почему ты приехал! Ты решил, у тебя появился шанс? О, Берти, Берти, мне так жаль: бесконечно жаль: - Её глаза-блюдца увеличились до размера тарелок и заполнились (так она сама наверняка выразилась бы) невыплаканными слезами.
– Нет, Берти, у тебя нет шансов. Оставь всякую надежду, Берти. Не строй воздушных замков. Ты только причинишь себе ненужную боль. Я люблю Огастеса. Он моя половинка.
– Значит вы не поругались?
– Конечно, нет.
– Тогда какого ладана он написал «серьёзно поссорился с Медлин?»
– О, вот ты о чём.
– Она вновь рассмеялась своим тошнотворным серебристым смехом.
– Сущие пустяки. Очень глупая и забавная история. Совсем маленькое, ну просто крошечное, недоразумение. Я подумала, он флиртует с моей кузиной, Стефани, приревновала и повела себя как последняя глупышка. Сегодня утром Огастес мне всё объяснил. Оказывается, он всего-навсего вынимал мушку из её глаза.
По правде говоря, у меня были все основания разозлиться, потому что меня вытащили из Лондона бог весть куда без всякой надобности, но хотите верьте, хотите нет, я даже не расстроился. Наоборот, Бертрам чувствовал себя, лучше не придумаешь. По-моему, я уже упоминал что, получив гусикову телеграмму, затрясся от страха, опасаясь самого худшего. Когда же я получил информацию, так сказать, из первых рук, что дела между этой чумой в юбке и моим приятелем идут как по маслу, у меня словно гора с плеч свалилась.
– Значит, у вас всё хорошо, что?
– Чудесно. Никогда ещё я не любила Огастеса так сильно, как сейчас.
– Да ну, правда?
– Каждую секунду, что я с ним рядом, его яркая сущность раскрывается передо мной, как нежные лепестки прекрасного цветка.
– В самом деле?
– Каждый день я узнаю об этом удивительном человеке что-то неожиданное, новое. Вот, например: ты ведь его недавно видел?
– Да, конечно. Два дня назад в «Трутне» я дал обед в его честь.
– Скажи, ты не заметил в нём никаких перемен?
Я мысленно перенёсся на два дня назад. Насколько я помнил, Гусик каким уродом был, таким и остался.
– Перемен? Знаешь, по-моему, нет. Само собой, за столом я не смог уделить ему достаточно внимания, так сказать, проанализировать его яркую сущность, если ты меня понимаешь. Он сидел рядом со мной, и мы болтали о том, о сём, но ведь сама знаешь, я играл роль хозяина, а это обязывает: то за официантами надо было проследить, то поддержать разговор, а ещё урезонить Конину Пирбрайта, пытавшегося изобразить недорезанную свинью, ну и всё такое, короче говоря, не упустить тысячу мелочей. А какие перемены ты имела в виду?