Кофе и полынь
Шрифт:
Пожалуй, это даже хорошо…
«Нет. Плохо».
Мысль возникает внезапно; она саднит, тревожит – и словно не принадлежит мне. Голос похож, но не мой; интонации тоже.
Из темноты начинает проступать силуэт, профиль. Его окружает сияние, но дробное, точно тусклый диск – солнечный ли, лунный ли – разбит на осколки.
– Как же больно чувствовать себя беспомощной! – звучит тот же голос, но яснее, ближе. Теперь уже не перепутать его с собственными мыслями. – Как больно опаздывать… Но ещё больнее уйти и не сказать слов, которые должны быть сказаны. Не дожить!
Говорит Эвани Тайлер – сейчас я понимаю это совершенно отчётливо, но вижу лишь
Эвани здесь; мне хочется поговорить с ней о многом, но получается только вымолвить:
– Прости… Я не успела, я…
– Это я поспешила, – говорит она и будто бы улыбается. – Как ты только что. Но сейчас хотя бы можно ещё всё исправить.
Она поднимает руку, для того, кажется, чтобы дотянуться, обнять… но в следующую минуту отталкивает меня, резко и сильно, не оставляя места для сомнений и колебаний.
В этот момент я вижу её очень чётко.
Эвани плачет.
Плачет – но и улыбается в то же время.
А я проваливаюсь сквозь темноту, вспоминая и осознавая всё больше, пока не понимаю, что нужно сделать. Крепко зажмуриваюсь; мысленно нащупываю путь, вернее, представляю цель – найти Кеннета, пока не поздно… А когда открываю глаза снова, то уже никуда не падаю.
Тьма чуть рассеялась. Теперь это просто зыбкая летняя ночь, словно бы где-то за городом. Горизонт не то ещё не погас до конца, не то начал уже разгораться, и позади меня – бесконечное море серебристой травы, чуть колеблющейся на ветру, над головой – звёздное небо, а впереди – тёмный лес.
Там, в лесу, на седых мхах под деревьями лежат крошки, леденцы и бусины. Они мягко сияют, точно источая лунный свет – длинная-длинная цепочка огоньков, уходящая глубоко в чащу.
Я точно знаю, что это ловушка; но Кеннет где-то там, а значит, нужно идти.
Неудобные юбки превращаются в охотничий костюм, как на картине в зелёной гостиной; туфли на каблуках – в мягкие сапоги. На поясе у меня сумка, а в сумке – отцовский револьвер.
Не настоящий, разумеется.
Но так спокойнее.
Я взвожу курок – и ступаю под сень деревьев.
Лес тёмен, велик и страшен. Он смердит глубоким подземельем, сырым склепом, куда не проникает ни единого солнечного луча, смертью, тленом и забвением… Так его видит тот, кто здесь чужак – и враг.
Иду – и представляю, каким мог быть лес на самом деле.
Сейчас; тысячу лет назад.
В настоящем, живом лесу никогда не бывает такой тишины. Там шумит ветер в кронах и перекликаются птицы, журчат в оврагах ручьи, иногда слышно тявканье лисицы или писк мыши. Летней ночью воздух пьянит; он полон ароматом цветов – таволга, ромашка, луговая герань, мышиный горошек, дербенник и ещё многие-многие, чьих названий я даже не знаю. Запах и медовый, и терпкий, с щекочущей нос пыльцой… Уже поспевает земляника, а ежевичник в россыпи мелких зелёных ягод, которые дозреют лишь к осени. От низин пахнет мхом и крапивой, от взгорков – полынью, и горько, и свежо. Издали тянет дымом. Где-то горят костры, я знаю, и искры взмывают в иссиня-чёрное небо, и звучат голоса, и дудочка поёт, и гудят струны, и гулко, упруго откликаются на удар ладонью барабаны, обтянутые кожей…
Но то в настоящем лесу, а этот мёртв и тих.
Насколько спокойней и проще было бы идти здесь вместе с кем-то, кто прикроет спину и сумеет защитить… Я вспоминаю о Лайзо – и меня бросает в жар, а следом тут же в холод, и колени ослабевают.
Опасно.
Отчего-то кажется, что звать
Вместо этого я представляю, что бок о бок со мной идёт леди Милдред. У неё ясный взгляд путешественницы, и её не пугает ни чаща, ни отсутствие тропинки, спина прямая, а шаг твёрд… Когда я думаю о леди Милдред, то вокруг становится ещё светлее, словно пробиваются сквозь густую листву лунные лучи. И это напоминает мне почему-то о Сэране, о том, как он изображён на картине Нингена – попирающим змею, а значит, с ним никакие ядовитые твари не страшны.
Представляю, как он наступает на Валха, принявшего облик гадюки, и становится смешно.
Я чуть прикрываю глаза и воображаю, что рядом идёт Зельда с её талисманами и едкими присказками; Джула отчего-то представляю тоже – пылающего, страшного, но всё-таки не чужого, своего… Пытаюсь представить рядом отца или мать, но их облик размывается и ускользает, и вместо них возникает вдруг Дженнет Блэк.
Она улыбается, а потом подносит палец к губам – и указывает взглядом в сторону.
Это предупреждение.
Замедляю шаг; внимательно оглядываю тёмные заросли – и только потому замечаю там движение.
Кто-то идёт следом за мной.
Походка пружинистая, беззвучная. И плавная – словно река перекатывается через пороги, естественно и легко… Изредка можно уловить отблеск в глазах, когда ветви над головой размыкаются. Огоньки блестят невысоко, на уровне груди – значит, меня преследует зверь, не человек.
Берусь за револьвер поудобнее.
Напряжение возрастает. Я ускоряю шаг – и тень в зарослях движется быстрее. Иногда она мелькает справа, иногда – слева; похоже, что иногда пересекает тропинку у меня за спиной, но подловить её в этот момент не получается… Плечи каменеют; пальцы сводит. Я мысленно готовлюсь к тому, что в любой момент нечто жуткое, огромное, зубастое бросится из засады…
…и совершенно не ожидаю того, что тварь, всласть измотав меня ожиданием, просто выйдет на тропинку и перегородит её.
Это огромный серый волк.
Он наклоняет голову, скалится. Зубы – с палец величиной; глаза – два жёлтых фонаря. Он взрывает землю лапой, напружинивается, готовясь напасть…
Но у меня есть револьвер, а цель слишком большая, чтобы промахнуться.
Бах, бах, бах… К счастью, во сне никогда не кончаются пули.
Волк успевает дёрнуться в мою сторону, но не прыгнуть, а затем тяжело заваливается на бок. Он падает настолько гротескно, очевидно мёртвым, что так и хочется подойти, проверить – а правда ли?
Обвожу взглядом тёмный, тихий, неживой лес и говорю:
– Попробуй выйти сам, если не боишься.
Но лес, конечно, молчит – и тот, кто его создал, тоже.
Постепенно крошек и бусин становится меньше. Моя путеводная нить словно бы истончается… Тоже тревожный знак, и сейчас я понимаю вполне ясно, что он означает: у Кеннета осталось не так много сил, а значит, и времени.
Ускоряю шаг; затем перехожу на бег.
Наверное, я с самого детства столько не бегала.
Мир вокруг тоже становится несоразмерно большим, как в детстве, и угрожающим, как в кошмарном сне. Деревья-исполины; обычные коряги, которые норовят то голову поднять и зашипеть, то лапой вцепиться в подол… Вспоминать, что у меня не платье, а удобный мужской костюм, с каждым разом всё труднее; а если я и вспоминаю, то ноги начинает путать не подол, а сухая трава, крепкая, как верёвки. И снова мелькают звериные силуэты по сторонам, в зарослях, и зловеще сверкают жёлтые глаза, и клацают зубы.