Кофе и полынь
Шрифт:
Проходя в комнату, я обратила внимание, что щеколда была снаружи, а не внутри: больного могли запереть, но сам он затвориться в своих покоях не мог. И отчего-то мне стало от этого не по себе.
«Похоже на ловушку».
Помещение представляло собой нечто среднее между спальней и гостиной. Тут в одном углу стояла большая кровать, а в другом, у окна, разместился столик и подле него несколько кресел. Миссис Гибсон сидела там с книгой – высокая, немного сутулая женщина со светлыми, чуть рыжеватыми волосами. Она была в глубоком трауре – ни украшений, ни даже оборок на блузе, юбки самые простые и жёсткие даже на вид. Перед
Сильно пахло мятными каплями.
Когда мы вошли, миссис Гибсон даже не обернулась.
– У нас гости, милая, – мягко произнесла миссис Прюн и, подойдя ближе, положила ей руку на плечо. – Мы поговорим немного, а потом уйдём.
Миссис Гибсон не шевельнулась; я подумала, что, наверное, отвечать она не станет тоже, когда прозвучал вдруг надтреснутый голос.
– Мне не о чем говорить. Больше ничего не имеет значения.
Дыхание у меня на миг перехватило; всё, что мы обсуждали до этого, стало неважным. Страшно было даже вообразить, что чувствовала миссис Гибсон, снова и снова вспоминая о смерти своей дочери… Я хотела было уже попросить Эллиса, чтоб он вёл себя более мягко и не мучил бедную женщину вопросами, а потом поняла, что взгляд его направлен куда-то вбок. На прикроватный столик у кровати, укрытый кружевной салфеткой.
На столике стояла маленькая баночка крема – аккуратная, из гранёного стекла, с чёрной крышкой и красной окантовкой.
Крем, очевидно, был любим – и использован уже наполовину.
– И тем не менее, – произнёс Эллис, переводя наконец взгляд на светловолосую женщину, отрешённую и точно окутанную светом; полагаю, впечатление производил контраст между белой, чуть розоватой кожей, светлыми волосами и траурной одеждой. – Вы всё ещё помните, как выглядела ваша дочь?
Водянисто-серые глаза широко распахнулись – миссис Гибсон наконец-то вышла из своего оцепенения.
– Я никогда её не забуду! – хрипло выдохнула она, оборачиваясь прямо к Эллису, принявшему сейчас кроткий и одухотворённый вид, чему немало способствовала седина в волосах и задранные страдальчески брови. – О, моя Конни… Я вспоминаю о ней каждый миг!
Эллис сделал шаг вперёд, затем другой – очень плавно, с чарующей и одновременно скромной полуулыбкой, будто бы заискивая перед собеседницей, и опустился на кресло, вынимая из-за пазухи газету.
– На днях я наткнулся на статью… О вашей дочери, миссис Гибсон, о несчастной Конни. И мне кажется, что тут скрывается какая-то тайна. Особняк Каннинга… Это ведь произошло там?
Он чуть наклонился, мягко заключая нежную, ухоженную руку миссис Гибсон в свои ладони, и посмотрел снизу вверх – пытливо, сочувственно. А миссис Гибсон смотрела то на газету, то на него, снова и снова переводила взгляд, пока наконец не произнесла тихо:
– Будь оно проклято, это место… Если б только знать…
И она заплакала.
Миссис Прюн ринулась было к ней, но я придержала её за локоть и приложила палец к губам.
Трудней всего было не посмотреть снова на дурацкую баночку крема.
Эллис терпеливо переждал рыдания, поглаживая женщину по
…Гризельда Петерс вышла замуж очень рано. Средняя дочь большого семейства, она не могла рассчитывать на подобающее наследство и образ жизни, к которому привык, к примеру, её отец, принадлежавший к «благородному» сословию. Но это в Алмании он был «риттер» – рыцарь, титулованный дворянин; а тут, в Аксонии, он быстро истощил приданое своей супруги и наделал долгов. Сыновей удалось пристроить на военную службу, а вот дочери… Гризельде ещё повезло: её жених Альберт, во-первых, тоже был наполовину алманцем, а во-вторых, получил неплохое образование, собирался стать священником и получить в управление приход.
Приход, увы, достался другому, более удачливому претенденту.
Тем временем Гризельда, совсем ещё юная, уже ждала ребёнка; денег отчаянно не хватало, и Альберт оставил мечту о служении Небесам, надавил на все связи и получил место домашнего учителя. Платили не так много; но работа была с проживанием, да и к тому же хозяева разрешили ему перевезти супругу, которая должна была вскоре разродиться, в загородный дом. И даже дважды приглашали к ней врача! Гризельда, искренне тронутая такой заботой, старалась отблагодарить хозяев, как могла; она недурно разбиралась в математике, считала в уме, имела прекрасную память и твёрдый почерк. Сперва она помогала экономке вести записи и просчитывать бюджет, затем её приметил управляющий.
– Очень, очень добрый человек, да упокоится он на Небесах, – всхлипнула миссис Гибсон снова и осенила себя священным кругом. – Научил меня вести финансовые записи в разных тетрадях. Арендная плата, продажа сидра… Ах, какие там были сады, какие яблони! Когда родилась Конни, он подарил нам с Альбертом одежду для маленькой, и одеяло, и ботиночки на вырост… И даже серебряную ложку!
К сожалению, у мистера Гибсона с работой всё было не так гладко. Высокий, мрачный, молчаливый, он пугал детей, хотя и старался разговаривать мягко. Младший мальчик отказался учиться у него наотрез, и хозяева с сожалением сообщили мистеру Гибсону, что придётся расстаться.
Это случилось спустя два года.
Управляющий – мне почему-то представлялся мистер Спенсер, когда я слушала рассказ – пожалел молодых супругов и подыскал им работу. Так мистер Гибсон стал лакеем, а миссис Гибсон начала помогать пожилой экономке в том же доме, а позже и вовсе заняла её место. К несчастью, через несколько лет хозяин обеднел и вынужден был продать поместье, а слуг распустить, но Гибсоны тогда уже обзавелись определённой репутацией и связями, и им без труда удалось подыскать новое место.
Так шли годы; Конни оставалась единственным ребёнком, и ей старались дать лучшее образование из возможных. Её растили как маленькую леди. Гибсоны усердно трудились, чтобы скопить хорошее приданое и в будущем подыскать достойного жениха. Некоторое время девочка даже училась в пансионе наподобие того, где провела всё детство я сама… А потом судьба сделала резкий поворот. Миссис Гибсон предложили место экономки в одном загородном поместье и с жалованьем втрое больше прежнего; мистера Гибсона тоже брали на службу, и не просто лакеем, а помощником управляющего. Правда, проживать ему бы пришлось в дальнем флигеле, отдельно от супруги.