Кофе и полынь
Шрифт:
Чужие губы – горячие, обветренные.
Луна за окном трескается, осыпается осколками.
Нас заливает темнотой, как водой.
Не вздохнуть.
Я очнулась посреди ночи, в духоте. Вокруг было темно; щёки, мокрые от слёз, липли к подушке. Голова кружилась; хотелось не то вскочить и бежать – куда, зачем? – не то лежать так до самого рассвета.
В ладони у меня был зажат маленький красный камешек.
Подарок от Лайзо.
Нельзя быть слабой; больше нельзя.
Я вытерла лицо рукавом, подушку перевернула другой стороной и легла, стараясь успокоить сердцебиение. Получалось как-то скверно; губы горели – наверное, от соли. Размеренно вдыхая и выдыхая,
Красный камешек лежал в изголовье кровати; я собиралась изготовить для него шёлковый мешочек-подвеску и носить с собой, на груди. Сейчас отчего-то казалось, что если мне удастся продержаться самой и не позвать Лайзо, то всё будет хорошо.
А если и нет… мы справимся, так или иначе.
Просто должны.
Эллис мог быть совершенно кошмарным врагом.
Наблюдательный – значит, способный замечать любые слабости, использовать ошибки и просчёты соперника. В ход пойдёт всё: сплетни, семейные тайны, небрежность в финансах, тайные связи… Даже привычки в еде! Как-то он рассказывал, что сумел подловить преступника на нелюбви к запаху марсовийского сыра. А прежнего секретаря по фамилии Грэмс, высокомерного хлыща, который нашёптывал начальнику Управления гадости о молодой вдове-машинистке, Эллис подпоил полынной настойкой прямо в присутствии высоких гостей, а потом тихонько рассказал ему анекдот про общественные купальни. Бедняга секретарь, которого к тому времени из-за этой настойки уже мучали видения и галлюцинации, решил, что именно сейчас он в купальнях и находится, а затем разделся и вышел к гостям. Его, разумеется, уволили, заменив на скучного, хоть и благонадёжного Смита, чему очень радовалась большая часть Управления, включая оклеветанную машинистку. Той своей выходкой Эллис ничуть не гордился, но и не сожалел.
Он вообще был безжалостным – и к себе, и к другим. Именно это позволяло ему довести расследование до конца и отправить за решётку несчастного юношу, который не выдержал побоев и унижений деспотичного отца – и отравил его… а заодно и мачеху, потому что вино с мышьяком из кувшина пили за ужином двое. Собственную невесту Эллис тоже не пощадил в своё время, хотя и знал, что за убийство её приговорят к повешенью. Сам он называл это «честностью» и «чувством справедливости», но я-то видела, каким холодным был его взгляд, когда речь заходила о преступниках! В такие минуты Эллис словно бы становился неспособным на сочувствие. Обычных людей он тоже не жалел, впрочем, и если можно было надёжно и быстро поймать злодея «на живца» – делал это без колебаний, даже рискуя здоровьем и благополучием жертвы.
Изворотливый, хитрый и хладнокровный… Если б существовал список опасных свойств его характера, он бы занял целую страницу.
Другом, однако, Эллис тоже был почти невыносимым – и в то же время самым надёжным, какого только можно вообразить.
– Что-то мне кажется, вы впали в уныние, – произнёс он вдруг посреди разговора, аккурат когда я, пользуясь паузой, вновь мысленно вернулась к последнему сну о Лайзо. Дирижабли, святые Небеса! Бомбы, дирижабли, нависшая над всеми нами угроза – будто Валха мало; невыносимо просто ждать, невозможно выбросить из головы. – На вас лица нет. Что-то случилось?
«Да», – хотела ответить я с жаром, но не смогла покривить душой. И вынужденно произнесла:
– Пока нет, но…
– Значит, «нет», – без всякого сострадания перебил меня Эллис. – Тогда второй вопрос: вы можете повлиять на исход дела?
– Нет, но от этого-то как раз только хуже! Если б я могла на что-то
– О, ожидание – одно из самых тяжёлых испытаний, – с неубедительным сочувствием откликнулся он. – Третий вопрос: вы готовы рассказать мне, что за беда вас тревожит?
Я открыла рот – и снова закрыла.
– Кхм…
– Вероятно, нет, – подытожил Эллис. И хлопнул ладонями по столу, благо в кофейне было так шумно, что жест его не привлёк лишнего внимания: – Что ж, тогда выход один – отвлечь вас от дурных мыслей. Вы уж продержитесь без моей помощи несколько часов, Виржиния, а ещё отдохните немного, потому что потом отдыхать уже не получится – это я вам обещаю!
И, озвучив такое интригующее заявление, он стремительно ретировался из «Старого гнезда».
Был полдень, непривычно тёплый и солнечный после нескольких дней тумана. Ветер гонял по мостовой листву, побуревшую и высохшую; звякали чашки и блюдца, пахло кофе, шоколадом и выпечкой, а ещё островато-свежим кардамоном – мы как раз получили свежую партию из Бхарата.
Я поймала себя на мысли, что с нетерпением жду возвращения Эллиса и думаю именно об этом, а зловещие дирижабли с Валхом на борту исчезли с горизонта.
В «Старом гнезде» становилось всё более шумно: многие постоянные гости, оценив располагающую к прогулкам погоду, выбирались из дома на променад, а после променада заглядывали за чашкой кофе. Леди Милдред всегда была очень строга и настаивала на том, чтобы все визиты согласовывались заранее. Я же постепенно отошла от этой традиции. Сперва позволяла маленькие послабления тем, кого считала скорее друзьями, чем посетителями, например, миссис Скаровски или Эрвину Калле. Потом – тем, кто так или иначе заглядывал почти каждый день… Сейчас письма мне отправляли загодя только «новички» – просили оставить за собой столик или предупреждали, что собираются прийти в определённый день.
Когда-то леди Милдред обмолвилась: она боится, что однажды кофейня превратится в закрытый клуб, застывший в неизменности, скучный, где люди держатся чопорно и строго.
Но сейчас я оглядывала зал – и понимала, что уж этому страху не суждено воплотиться в жизнь.
Двери «Старого гнезда» были открыты; воздух был свеж.
Что же до Эллиса, то он, разумеется, сдержал обещание и вернулся ранним вечером. И не с пустыми руками, а со стопкой газет, жёлтых от времени, ветхих…
– Поделим поровну – вам и мне, – с ходу заявил он, сваливая газеты на столик. – За три года я всё просмотрел, остался ещё год. Думаю, управимся быстро – особенно если учесть, что читаете вы гораздо быстрее меня.
От удивления я даже остолбенела; поразили меня, естественно, не газеты.
– Эллис! Неужели вы признаёте, что в чём-то несовершенны?
Выражение лица у него стало озорное, лисье:
– Я только и делаю, что признаю это! Три года назад некий острослов в «Бромлинских сплетнях» посвятил мне статью и заявил, что я – подделка под настоящего детектива! Не хожу с глубокомысленным видом, повторяя: «Ага». Не собираю причудливые улики, вроде образца ваксы для усов младшего конюха и нюхательных солей престарелой тётушки подозреваемого. Даже не произношу в конце обвинительную речь, излагая весь ход расследования для досужих слушателей… А ещё – заставляю других делать работу за меня, – добавил он, подмигнув. – Прямо как сейчас. Итак, Виржиния, ищем любые упоминания о повесившихся девицах, не только о несчастной мисс Гибсон. И вообще – отмечайте всё, что покажется интересным! Только сильно на газетах не черкайте, мне их ещё надо вернуть в архив. Архивная дама – страшная женщина, не рискну её обижать.