Кофе и полынь

Ролдугина Софья Валерьевна

Но есть и те, кто здесь, со мной, во сне. И мои союзники… и враги.

Валх тоже здесь, и Абени рядом с ним – сейчас она выглядит как маленькая девочка, лет двенадцати, не больше. У неё коротковатое жёлтое платье, глаза широко распахнуты, а кудряшки-пружинки стоят дыбом.

Валх – высокий, седой, с лицом, похожим на посмертную маску – кладёт ей руку на плечо и говорит:

– Вот твоя добыча.

И Абени, как сомнамбула, шагает вперёд.

Она не говорит что-то выспренное или пафосное, вроде: «Победа будет за мной!» – или: «Твой сон принадлежит мне». Просто вынимает из

волос длинную деревянную спицу и, отщипнув ниточку от сна, разматывает его, распускает, тут же другой рукой вывязывая узлы, сплетая что-то своё.

И сон меняется.

…мы посреди поля, макового поля; запах дурманит и пьянит; танцуют чашечки цветов, и лепестки сначала алые, потом пурпурные, наконец синие-синие.

…нет, вокруг море, бушующее море. Волны вздымаются до самого неба, ночь разрывают вспышки молний, пахнет водорослями и солью, и это отчего-то похоже на кровь. Намокает подол платья, и белые соляные разводы на рукавах, и брызги на лице, а под ногами – бездна, жадная, зовущая.

…нет, под ногами ничего – обрыв, пустота. Ещё можно извернуться, уцепиться за скалу, обламывая ногти до мяса, но тело непослушное, точно набитое ватой, как всегда бывает в кошмаре.

Я тоже сражаюсь, меняю сон.

…не маковое поле, а поле для крикета, и у меня бита в руках. Я замахиваюсь – и мяч из пробки, обтянутой кожей, летит Валху в лоб.

…не бушующее море, а каток, и я, проверив остроту коньков, отталкиваюсь и скольжу по льду, всё быстрее и быстрее, оставляя белые росчерки.

…не чёрная бездна под ногами, а ночное небо над головой. Звёзды мерцают, и пахнет мёдом, и лугом, и вдалеке видна дубовая роща, и там горят костры и слышны песни.

Я правда стараюсь, но за Абени мне не успеть – она опытнее, да и повидать ей пришлось больше, чем мне. Когда зелёный луг оборачивается вдруг гнилым болотом, и я проваливаюсь сразу по пояс, меня охватывает омерзение и какой-то первобытный ужас. На миг наступает замешательство, помутнение рассудка, а потом моей ноги там, в зеленоватой жиже, касается что-то.

Змея?!

Некоторые страхи сильнее разума. Ты сперва отдёргиваешь руку от огня – и только потом это осознаёшь. Так и я бьюсь, как птица, увязшая в смоле, неосознанно пытаясь избежать опасности. Меня парализует отвращением, а это плохо, это слабость; так можно забыть себя, забыть, что всё вокруг – лишь сон, и тогда…

Но в этот самый момент за спиной у Абени возникает светловолосый юноша в синих одеждах. В одной руке у него костяная курительная трубка, а другой, свободной, он закрывает Абени глаза, и потом выдыхает ей дым прямо в ухо.

Она замирает, очарованная.

И Сэран – а это именно он – шепчет мне:

– Иди.

Я вспоминаю: всё сон, нет никакого болота – и змей, конечно, тоже нет. Спокойно перевожу дыхание, позволяя себе погрузиться в топь… и проваливаюсь насквозь, обратно в город.

Валх там же, на том же месте. Кажется, он был уверен в победе, а потому никуда не спешил. Край неба почти угас – осталась тонкая-тонкая багровая полоса, как кровавая рана. Монахиня с подсолнухом стоит на ступенях храма, обернувшись к востоку; в подземельях спускаются всё ниже, оскальзываясь на камнях, Эллис и Мэдди. Она несёт лампу,

держит её высоко над головой, он тащит сумку, в которой булькает бутыль с горючим, а за ними следует, приплясывая, мёртвая злая девочка в мальчишеской одежде. Лотта Марсден; теперь я её узнала, да. Она зло, убийца, демон… но Эллиса любит, и ей нравится упрямство и честность Мадлен. Мне чуть спокойнее знать, что у них есть защитница, но всё же… всё же Валх не должен их заметить.

И потому я смотрю на него, не отводя взгляда, и громко говорю:

– Иди ко мне!

Валх вздрагивает, но затем быстро проводит перед собой рукой, точно обрубая собственную тень невидимым ножом, и остаётся на месте. И тогда я оборачиваюсь к своей свите, к тем, кто пришёл со мной, и прошу:

– Приведите его ко мне.

…и тогда, кажется, впервые становится страшно ему.

Моя свита маленькая. До войска Ллойда мне далеко, да и не рыцари эти люди… Но они настойчивы – и рады, что у них есть цель, что их видят, слушают и просят о чём-то, совсем как живых.

Мертвецы устремляются к Валху – тени, силуэты, приливная волна.

Он отступает на шаг, на два, на три. Его хватают за одежду, тянут, рвут в клочья зелёный камзол. И я не теряю времени – иду к ним, быстрее и быстрее, потому что знаю: если сейчас схватить Валха и отдать ему приказ, глядя в глаза, он подчинится.

Даже могущественный колдун слабеет, когда он испуган.

Ах, если бы всё было так просто!

– Ты! – выкрикивает он и делает что-то, какой-то странный сложный жест…

И исчезает.

Мертвецы рвут на части куклу из ивовых прутьев – то, что осталось вместо него него, а затем приносят эти прутья ко мне и, счастливые, исчезают. На секунду я даже забываю о сражении, потому что посветлевшие, спокойные лица, обращённые ко мне, гораздо важнее. Но потом слышу грохот, гром – и, обернувшись, вижу задравшуюся к небу колоссальную волну из мусора, ошмётков, из грязи и разбитых камней, из костей, нечистот и ошмётков ткани. Всё самое отвратительное в Бромли, чёрная его суть…

…и оно уже захлёстывает мой дом.

– Нет! – выкрикиваю – и срываюсь с места. – Нет, нет, нет!

Меняю сон, подстраиваю его на бегу – и всё же не могу оказаться там мгновенно. А отвратительная грязная волна, которая накатывает на особняк, увы, не часть сна, это нечто иное, просто так я вижу это здесь.

Проклятие? Порча?

То, что ещё осталось от чар Лайзо, тёплый золотистый свет, вспыхивает в последний раз, отражая удар. Затем сияние угасает. А бурлящая мерзость отползает, как жирная змея, и готовится к атаке снова. Поднимается, раздувая клобук-капюшон…

Джул не появляется мистическим образом – он просто выходит на порог через парадную дверь, и этого достаточно.

Вспыхивает пламя.

О, это не добрый огонь в очаге, который помогает приготовить пищу, и не трепещущий огонёк свечи, разгоняющий мрак. Пожар; катастрофа; погибель. Зловещие багровые языки извиваются, гудят – и это всё Джул. Как же он страшен! Волосы у него стоят дыбом, глаза пылают, пальцы скрючены…

Не человек – исчадие бездны.

– Нет, – говорит он спокойно, глядя чёрную волну и протягивает руку. – Нельзя.