Кофе со льдом
Шрифт:
Я зажмурилась.
— Будет темно, Лиам. Но ты ведь не боишься темноты, да?
Он не ответил.
В наступившей тишине мне отчетливо послышался стук… да, такой, как говорил Лиам… и… собачий лай?
Снова стук… тишина… крик?!
Свое имя, даже едва различимое из-за толщи камня, я бы распознала даже в лихорадке.
— …Виржиния!
Я встрепенулась. В крови будто в одну секунду вскипела надежда — и растворила и страх, и боль, и жар, и, увы последние силы.
— Лиам, — тихо попросила я, чувствуя, как темнеет в глазах. В памяти всплыл один из рассказов Лайзо — о том, как шахту, где он вроде бы работал, завалило. Или то завалило
И тут голос у меня сел совершенно.
От волнения, не иначе.
Все прочее осталось как в тумане.
Кажется, Лиам кричал, звал, пока сам не охрип — Эллиса, отца Александра, даже Святого Кира; кажется, кто-то кричал в ответ и звал нас. Меня накрыла страшная слабость, а потом фонарь погас — или это потемнело в моих глазах? Становилось то жарко, то холодно, страшно хотелось пить, а еще — мерещилось, что волки спрыгнули с рисунка на стене и кусают мою ногу.
А потом кто-то окликнул меня по имени. Голос был знаком, но я никак не могла вспомнить его обладателя.
Но я пыталась.
— Сэр… Крысолов?
Он поднялся, прижимая меня к груди. В глаза ударил свет лампы. Я зажмурилась.
— Нет. Не Крысолов. Но я найду тебя где угодно. Обещаю.
Я улыбнулась.
«Узнала».
— Очень хорошо, мистер Маноле… А у меня потерялась шляпка, — пожаловалась я. — Где-то там…
Лиам испуганно вскрикнул, и мир растворился в этом вскрике.
Меня поглотило беспамятство — и лихорадочный жар.
Следующие три дня прошли очень скверно.
Почти сутки я провела в лихорадке. Доктор Хэмптон сказал, что всему виной нервное потрясение, слабость после отравления хлороформом и сырость подземелий. Также он сообщил, что боль в ноге была вызвана не растяжением или ушибом, а самым настоящим переломом.
— Но ведь я ходила! — слабо возмутилась я, услышав вердикт доктора. — Как бы я могла наступить на ногу, будь она сломана, скажите на милость?
Хэмптон вздохнул и сокрушенно покачал головой.
— Вас подвел безымянный палец на правой ноге, леди. Такая маленькая-маленькая косточка, не самая хрупкая, надо сказать. Но, увы, обстоятельства сложились неблагоприятным образом, и от удара произошел перелом. Людей всегда подводят маленькие-маленькие детали и неблагоприятные обстоятельства. А потому — не откажите скромному вашему слуге в нижайшей просьбе: будьте осмотрительней. Не надейтесь на удачу и…
— Доктор Хэмптон, — начала я было, угрожающе выпрямляясь на подушках. Отек на ступне все еще не спал, от всякого неловкого движения боль простреливала по костям, кажется, до самого позвоночника. — Доктор Хэмптон, позвольте мне…
— Нет, позвольте мне, — упрямо перебил меня он и снова вздохнул, снимая с носа очки в тонкой серебряной оправе. — Имею честь доложить вам, леди Виржиния, что я заботился о трех поколениях вашей семьи — о леди Милдред, затем о молодом лорде Эверсане, а теперь и о вас. И, боюсь, мои нескромные мечты простираются на то, чтобы позаботиться и о четвертом поколении. Надеюсь, что небеса даруют мне достаточно долгий жизненный путь, а вам — осторожность и предусмотрительность, дабы не оборвать раньше времени свой. Катакомбы весьма вредны для здоровья. С вашего позволения, я откланяюсь.
Оглушенная этой тихой, но прочувствованной тирадой, я не сразу нашлась с ответом и лишь спустя
— Доктор Хэмптон… вы сердитесь?
Он посмотрел на меня пристально, неотрывно — светлыми почти до прозрачности глазами; пожалуй, такой взгляд мог бы и напугать, если б я не знала доктора так хорошо.
— С вашего позволения, я не сержусь, леди Виржиния. Я всего лишь волнуюсь за вас. К слову, я запретил все и всяческие посещения по меньшей мере до завтра — у вас будет время подумать, что рассказать о случившемся тем, кто непременно захочет задать вопросы. А сегодня рекомендую притвориться спящей. Доброго вечера, леди Виржиния.
— Спасибо, — тихо ответила я.
Мне действительно надо было многое обдумать. И пауза пришлась весьма кстати.
Во-первых и в-главных, дядя Рэйвен. Вряд ли бы он удовлетворился ложью, даже самой искусной — куда мне тягаться с таким мастером интриг! А ведь дядя будет задавать вопросы. О том, как я оказалась недалеко от станции Найтсгейт в такое время, например… И почему не предупредила о своих планах его, своего жениха и — до вчерашнего дня — опекуна.
Во-вторых, Лиам. Сейчас мальчик отдыхал после всего пережитого в одной из гостевых комнат. Но что с ним делать потом? Просто вернуть в приют? Сама мысль об этом была мне отвратительна. Чувствовалось в ней что-то… предательское? Подлое? Сердце подсказывало, что делать — один предельно честный и правильный вариант, но я боялась принять окончательное решение. Слишком рискованно — и для общества, и для самого Лиама, и для меня.
В-третьих, Эллис и расследование. В сердце огнем горела необходимость знать наверняка, что обезврежены оба Душителя — не только мужчина, с которым мы разделались в подземелье, но и его безумная жена.
Весь вечер я промучилась, пытаясь составить хоть сколько-нибудь логичный план действий. Однако любые попытки обвести вокруг пальца дядю Рэйвена казались заведомо обреченными на провал. Кроме того, решение, к которому я склонялась в отношении Лиама, требовало поддержки со стороны… А значит, у маркиза появлялись дополнительные рычаги воздействия на меня. И я была не настолько глупа, чтоб надеяться на его благородство и то, что он не воспользуется ими.
В надежде отвлечься от тягостных размышлений, я попросила Магду принести мне скопившуюся почту. Запоздалые поздравления сразу отправились в коробку с маловажными бумагами, а вот очередной отчет по аренде, подготовленный мистером Спенсером, изрядно поднял настроение. Мне подумалось — насколько же легче порою с цифрами, чем с людьми! И пусть говорят, что деловые бумаги — не женская забота… но сухие цифры не лгут, не поучают и не плетут интриги; они не подвержены общественному мнению и не боятся осуждения. Чтоб совладать с ними, нужно лишь внимание и усидчивость.
Жаль, что не все трудности в жизни можно преодолеть так же…
Не знаю, что меня усыпило, подробные финансовые отчеты или лекарство доктора Хэмптона, но задремала я непозволительно рано — в одиннадцатом часу. Наверно, поэтому и снилась всякая ерунда. Крысы, оборачивающиеся мальчишками-гипси; бледно-лиловые, похожие на шелковые ленты, змеи, обвивающие руки очень красивой женщины с пустыми глазницами; дядя Рэйвен, почему-то совсем юный — долговязый и нескладный мальчишка, удерживающий на плечах небесный свод над Бромли; и, наконец, странный человек в зеленой шляпе из храма святого Кира Эйвонского. Мы сидели на крыше; он курил трубку и снисходительно поглядывал на меня, а потом вдруг сказал: