Кофейный роман
Шрифт:
Закревский коротко хохотнул и устало прикрыл глаза.
Надо признать. Влюбился, как мальчишка. Знал, что нельзя, и влюбился. И ненавидел себя за это.
Такое любить нельзя.
Такого он навидался уже, пока делал карьеру. Из такого его карьера и складывалась.
А потом встретил ее и забыл все, что знал.
Слишком сентиментально для безнадежного циника. Он ведь всегда гордился трезвостью разума. Оказалось, достаточно пары ее глаз, чтобы выбить из него почти весь цинизм — в том, что касается ее. Все, чего он хотел — понять, что в ней что-то большее, чем
Закревский негромко вздохнул. К черту все! К черту.
Всего иметь нельзя. Давно пора усвоить. Оба не дети.
Он захлопнул папку и направился в приемную. Навстречу ему поднялась молоденькая девочка — новенькая. Светлячок все-таки оставил своего любимого шефа. Светлячок размножался.
— Привет, ты кто? — спросил Слава, глядя на девушку с блокнотом за столом секретаря.
— Новый помощник Максима Олеговича, — пролепетала девочка. — Анастасия.
— Отлично, Настя. Босс у себя?
— Уехал обедать.
— Это хуже. Передадите ему, что Ярослав Сергеевич просит освободить его от развода Каргиных. Ярослав Сергеевич — это я. Закревский.
— Как отказываетесь? — удивилась Настя. — А Максим Олегович же… Дождитесь его, пожалуйста, а?
— Я уезжаю завтра. По личным обстоятельствам. Когда вернусь, возьму любое дело Максима Олеговича, если он меня не уволит, — невесело пошутил он. — Но с Каргиными хватит.
— Может, вы лично ему сообщите? — осторожно спросила девушка, глядя на него своими круглыми глазами.
— У меня нет времени, — отрезал Закревский. — Совсем нет.
С этими словами он покинул приемную. Теперь хоть к черту на рога или в ближайший бар. Главное — не звонить Тасе. Такси. Такси. Такси.
Он спустился вниз на лифте. Прошел по огромному холлу бизнес-центра. Задержался почему-то у витрины с сувенирами, рассматривая какое-то разноцветное барахло, но толком ничего не видя. Потом вышел на улицу и вдохнул условно свежий воздух. Ему всегда казалось, что февраль по-особенному пахнет. Уже не зимой, еще не весной. И киевскими пробками и кофе от пикапов.
Закревский, на ходу застегивая пальто, шел к машине. Обошел ее к стороне водителя. Открыл дверцу и замер. Мир остановился. Прежде чем сесть, он мимолетно обернулся к кофейне напротив. В висках отчаянно запульсировало. Он сглотнул подступивший к горлу ком. И захлопнул дверцу. Пикнул ключом. И больше ни секунды не сомневаясь, направился к окну на той стороне улицы, где за столиком, его любимым столиком, кофе пила Ника.
Будто почувствовав взгляд, она подняла на него глаза и больше не отводила, пока он стоял и смотрел на нее. Это длилось несколько минут или целую вечность? Слава не знал. Он просто не мог оторваться. Ее волосы золотились под ярким солнцем. День был удивительно ярким. Удивительно яркой была Ника.
Когда он вошел в зал кофейни, она все еще сидела за его столиком. Он приблизился, чувствуя, что не в силах противостоять тому, что поднималось из глубины его души. Пора было кончать это, но как закончить, господи? Если она так смотрит своим зеленым взглядом!
— Что ты сделала с волосами? — хрипло спросил он.
— Покрасила, — отозвалась Вероника и с усмешкой спросила: — Нравится?
— Брюнеткой лучше было.
— Но тебе же это не помешает?
— Нет. Поехали?
Вероника кивнула, встала из-за стола и накинула на плечи шубку. Она была готова.
10
Самым сексуальным в ней были ее глаза. Даже не так… Самым сексуальным было то, как она смотрела на него. С первого дня. С той самой первой секунды, когда он подумал, что хочет заняться с ней любовью. Это было, когда он увидел ее в переговорной? Или на первом суде, когда она заявляла ходатайство? Или в том чертовом клубе? Закревский не помнил… Помнил только взгляд. Он и сейчас такой — горячий, вязкий, тягучий, горьковатый. Не карамель, а шоколад. Пожалуй, это все и решило. Раз и навсегда.
Он медленно провел руками по ее плечам, скидывая шубку. Та упала на пол, накрыв их ноги. Крепче сжал пальцы, сминая ткань блузки. Блузка была в горошек, зеленая. И глаза ее чертовы — зеленые. Ведьма! Ткань, прикрывавшая тело, скользкая, прохладная. А кожа под ней горела — он точно знал. Его горела тоже.
В гостиничном номере было очень светло. Даже слишком светло, но он решил не выключать свет. Не сейчас. Ему хотелось видеть. Еще лучше было бы видеть со стороны, чтобы запомнить не только ее, но и себя. Таким он себя никогда не чувствовал. Чуть тронешь — загорится.
Она смотрела на него, широко распахнув глаза. Будто заглядывала в самую душу. Снизу — вверх. Не останавливая своего скользящего, как шелк, взгляда. А он чувствовал, что задыхается, будто астматик.
— Поцелуй меня, — хрипло и властно сказал он, зарываясь пальцами в ее волосы. В голове, среди каши, которая должна была быть мозгами, шевельнулась тошнотворная мысль: выгнать из номера и напиться. Так было бы правильно. Но вместо этого наклонился к ней, выжидая.
Она довольно улыбнулась. И впилась в его губы отчаянным, злым поцелуем, больше похожим на укус. Ей и хотелось сделать ему больно. Сегодня хотелось.
Она подалась вперед, не отпуская его рот. Ее руки расстегивали ремень, пробирались внутрь, к телу. Пальцы ее живо побежали по его коже. Галка тысячу раз права — расслабиться и получать удовольствие! Мужской мозг в штанах. Это она знает точно. И надо быть круглой дурой, чтобы не пользоваться этим. А если еще и не приходится симулировать… Не стоит быть дурой вдвойне, чтобы разбрасываться.
Он дернул ее на себя так, что ее голова едва не запрокинулась назад. Поцелуй разорвался. Провел языком по своим губам. Воспаленные — они пульсировали и отдавали металлическим привкусом крови. Из груди вырвался отчетливый рык. И теперь уже он сам целовал ее. Чтобы ее губы стали такими же горячими. Но и этого ему было мало. Хотел ее всю. Вжать в себя, подмять, подчинить.