Когда Алиса упала
Шрифт:
Остается только ждать. Смотреть, как человек напротив меня пишет в своем журнале.
– А пациенты здесь проходят?
Он откладывает перо. Смотрит на меня черными, как ночь, глазами и отвечает:
– Это вестибюль.
– Это я вижу.
– Для посетителей. Таких, как вы.
Где же тогда Алиса вошла? С одним сундуком и неподъемным грузом лжи Лайонела? В четырнадцать лет Алиса перестала разговаривать. Только вот болтала о новорожденном черном теленке, а на следующий день замолчала. Неделя прошла, и год, а она все
Дышать все тяжелее. Я вскакиваю, подхожу к входной двери, поворачиваюсь к эконому:
– А где принимают пациентов?
– Миссис Эбботт…
Он поднимает руку, на его лице застыло любезное выражение.
– Значит, где-то в глубине дома.
Там, за лестницей, круглое стеклянное окошечко врезано в дверь, а за ней – подвал и морг.
– А. Миссис Эбботт. Миссис Сноу.
Повернувшись, я обнаруживаю прямо перед собой высокого мужчину, он стоит слишком близко, и я вынуждена смотреть на него, запрокинув голову.
– Доктор Мэйхью?
– Да. Собственной персоной.
Голос у него сахарно-медовый. Он держит под мышкой блокнот, теребя его уголок. Волосы густые, с проседью, но буйные бакенбарды черные. Я не могу определить его возраст. Серые глаза глубоко посажены, над ними тяжелые брови. Он повидал жизнь: морщинки в уголках глаз, похоже, и от душевной боли, и от смеха. Его взгляд мечется туда-сюда, он наставляет длинный подбородок на меня.
– Я не слышала, как вы подошли.
– Мягкие подошвы. Так лучше для пациентов, – говорит он, и тонкие губы изображают улыбку. – Я знаю, зачем вы пришли.
Он протягивает руку. Я не пожимаю ее. Он опускает руку.
– Доктор Мэйхью, – подает голос Кэти, – моя золовка нуждается в утешении.
– И она получит его, – говорит он и движением ладони показывает на дверь справа: – Давайте побеседуем.
Стены в кабинете Лемюэля Мэйхью оштукатурены и желтоватые от дыма. Стены голые, только за письменным столом висит большой плакат. Рисунок тушью: голова человека разделена на френологические доли, а на шее выведена фраза «Познай самого себя». На широком подоконнике папоротник в горшке.
Мэйхью устраивается в кресле, откидывается назад. Пружины скрипят. Он складывает пальцы домиком и постукивает ими по губам.
– Я так же безутешен, как и вы.
– Вот как?
– Любая смерть – это трагедия. Но я рад, что вы пришли, теперь я могу лично поделиться с вами новостями. Мы провели тщательное расследование. Все правила соблюдались.
– Тогда как же она забралась на крышу?
– На крышу…
Я перебираю пальцами по подушке кресла.
– Вы за нее отвечали. Вы должны знать, как она попала на крышу. Раз уж провели расследование.
– Да, я знаю. Это…
Он пожимает плечами, тянется через бумаги на столе, отодвигает в сторону пепельницу, используемую в качестве пресс-папье, и раскрывает папку.
– Ммм. Как жаль. Мы, конечно же, пытались уберечь вас.
– Уберечь от чего?
– Эти отчеты доступны обществу, миссис Эбботт. Мы должны сообщать о происшествиях в лечебнице попечительскому совету. – Колесики его кресла елозят туда-сюда по деревянному полу. – А также семье. Мисс Сноу страдала психическим расстройством.
– Я хотела бы посмотреть.
– Посмотреть что?
– Крышу. Ее комнату. Медицинскую карту.
– Отчет о ее смерти посмотреть можно. Но записи о лечении конфиденциальны.
– Объясните, почему моя сестра умерла.
Он выдыхает через нос, закрывает папку.
– По словам вашего брата, вы были медсестрой в ходе военного конфликта. Вы все еще медсестра?
– Нет.
– Значит, отдали долг правому делу.
– Доктор Мэйхью…
– Вы помните, как некоторые из ваших пациентов кричали всю ночь после битвы? «Взять высоту!» или «Бей их!». Снова и снова этот жалобный крик.
– Какое отношение это имеет к Алисе?
– После их смерти вы писали родственникам погибших об этих ночах? Думаю, нет. Думаю, утешая родителей, вы писали, что их сын умер спокойно.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Я о том, что ночи вашей сестры были так же ужасны. И думаю, она очень хотела, чтобы они прекратились.
Я сглатываю. Будто камень глотаю. Или правду.
– И поэтому она спрыгнула с крыши.
– Да.
Три этажа. Четыре, если считать конек крыши.
– Почему? Как?
Его ладонь скользит по бумагам. Лист сминается, и доктор тщетно пытается разгладить его ладонью.
– Думаю, если человек хочет… покончить с собой, он всегда найдет способ. – Он касается своего носа, чуть сбоку, будто дает понять, что у нас общая тайна. – Я никогда не напишу о самоубийстве в ее карте.
– Но это не так. – У меня прерывается дыхание, я глотаю воздух ртом. – Она бы этого не сделала.
Кэти кладет руку мне на запястье. Сжимает, когда я пытаюсь вырваться.
– Доктор, очень любезно с вашей стороны не предавать эту информацию огласке. И так сердце разрывается от произошедшего.
Вывернув руку, я освобождаюсь от ладони Кэти.
– У нее были синяки, доктор Мэйхью, которые не… Здесь, – я показываю на свои запястья. Сначала на левое, потом на правое. – На бедрах. И здесь. – Я рисую синяк на своем горячем лбу. – Откуда у нее эти синяки?
– У нас прогрессивная лечебница, миссис Эбботт. Мы стремимся вернуть пациентам душевный покой. Они работают в саду, на ферме. Мы сами выращиваем овощи для кухни. Мясо тоже с нашей фермы, – говорит он и издает резкий смешок. – Пациентов лучше кормили во время войны, чем всех нас, учитывая нехватку продуктов и пайки. Лучше кормили. Но не всех хорошая еда успокаивает. Некоторых нужно призывать к порядку. Применять другие меры. И они работают. Для того они и придуманы.