Когда была война

Арно Александра

Где-то играла музыка. "Строчит пулемётчик за синий платочек...". "Погиб пулемётчик за синий платочек, что был на плечах дорогих"... Максим в задумчивости пожевал соломинку и перевернулся на живот.

– Поль, а ты веришь, что я мог бы погибнуть за тебя?

– Верю.
– Она помолчала.
– Только надобности нет тебе погибать. Потому что я уже погибла.

Дыхание на секунду перехватило.

– Как это погибла?! Вот же ты... тут!

Полина

засмеялась, а Максим снова почувствовал, как горло сдавливают невидимые тиски. Она посмотрела на него своими пронзительно-синими глазами.

– Ты же знаешь. Я умерла. Давно.

– Нет, - возразил Максим.

"Погиб пулемётчик за синий платочек"... Она села, сорвала жёлтый стебель пшеницы и помяла его в пальцах. Сверкнуло в лучах солнца обручальное кольцо - то самое, простенькое, что он подарил ей в день их свадьбы.

– Да, - твёрдо сказала она, откинула соломинку в сторону и, наклонившись к нему, взяла его лицо в свои ладони.
– Я люблю тебя, но я погибла, и меня больше нет.

Максим проснулся. Сердце учащённо билось, в горле и во рту пересохло. Залитое солнцем пшеничное поле сменила отсыревшая походная палатка, а вместо Полины он увидел усердно стучащего ключом радиста.

Всё было сном.

Максим сел и с силой сжал пальцами виски. Полина ни разу ему не снилась после того, как погибла; отчего же он увидел её сейчас? Неяркий зимний свет, что проникал сквозь маленькое клеёнчатое окошко в палатке, резал глаза, причиняя нестерпимую боль. Он кое-как поднялся на ноги. Тело тоже болело. Что это с ним сегодня? Правильно Белозёров сказал: расклеился. Нужно взять себя в руки.

Максим наспех выпил воды из фляжки, завинтил пробку. Потряс головой, прогоняя остатки сна. К языку прилип неприятный привкус, и он несколько раз с трудом, шумно сглотнул.

Он не знал, где была похоронена Полина, и была ли похоронена вообще, но дал себе обещание найти место её гибели после войны. Седой однорукий старик в архиве, где Максим наводил справки, сказал, что Полинин полк взяли в окружение недалеко от маленькой речушки под названием Рогозна. Она чёрной змеёй петляла меж поросших лесами косогоров и полян, что теперь были сплошь перекопаны взрывами мин и снарядов, и впадала в Сейм.

– Родом я оттудава, - хмуро пояснил он и как будто нехотя добавил: - Сын мой тоже там полёг. Однополчанин, видать, супружницы твоей был. А лучше б я там лежать остался...

Он отвернулся, но Максим успел заметить слезу, что выкатилась из-под дряблых сморщенных век и поползла по глубоким морщинам, которым было сплошь изборождено его худое лицо.

Старик открыл потёртую картонную папку, послюнил указательный палец и, перебрав бумажки, шлёпнул перед ним на стол тонкий прямоугольный листок.

– Вот.

– Спасибо, - пробормотал Максим, взял листок и нахлобучил на голову фуражку. Руки вдруг затряслись от волнения, и он вместе с листком спрятал их в карманы, чтобы скрыть дрожь.

Дверь

с протяжным недовольным скрипом выпустила его в узкий безлюдный коридор. Сквозь высокие, заклеенный крест-накрест окна сочился свет закатного солнца и рыжими пятнами оседал на старый исцарапанный паркет. Максим медленно пошёл вперёд, сжимая в кулаке архивный листок и неосознанно стараясь ступать тише. Ему казалось, будто во всём мире вдруг наступила тишина, нарушать которую было кощунством.

Он боялся вытащить листок из кармана, боялся увидеть отпечатанное на машинке имя своей любимой и равнодушные строки сверху: "Выписка из книги донесений о безвозвратных потерях".

Безвозвратных... Больше всего Максима страшило именно это слово. Безвозвратных - и будто весь мир рухнул, в одночасье прекратив своё существование.

Он вышел на улицу и, полной грудью вдохнув воздух, на мгновение задержал его в лёгких, а потом решительно вытащил из кармана листок и развернул. "Извекова Полина Дмитриевна (Маршакова). Дата выбытия: 12.07.1943г. Причина выбытия: убита". Далее шли сухие данные: номер войсковой части и военно-полевой почты, место и дата рождения, место призыва, семейное положение, родственники. В глаза бросилась ещё одна строка: "Муж - Извеков Максим Андреевич".

Максим аккуратно сложил выписку и спрятал обратно в карман. Не муж. Уже не муж - вдовец.

Больше узнать что-то о Полине ему так и не удалось.

Танковая поддержка прибыла только к рассвету, когда небо на горизонте уже начало розоветь. Максим стоял у палатки и смотрел, как ровный утренний свет заливает лагерь: медленно ползёт по крышам деревянных бараков и кирпичных зданий, стекает на мёрзлую чёрную землю и разливается сиянием по заиндевелой прошлогодней траве. Острые шипы колючей проволоки кололи его, рвали на части. "Halt! Stoj!" - предупреждала его табличка на воротах. Но он всё равно упорно полз вперёд.

И только одна мысль крутилась в голове: почему же до сих пор никто не знал о существовании под Освенцимом лагеря? Почему он не был отмечен на картах?

Белозёров что-то говорил, отдавал солдатам приказы, но Максим едва ли понимал его. В ушах шумело. Он знал, чувствовал, что за воротами этого лагеря увидит ещё больший кошмар, чем на фабрике "Кохинор". Поэтому когда танк снёс решётку и они с Белозёровым ступили, наконец, на территорию лагеря, он поспешно, стараясь не смотреть по сторонам, пошёл вперёд - практически побежал. Белозёров едва поспевал за ним.

– Нужно проверить административные здания, - говорил он.
– Наверняка, хоть какие-то документы да остались. Проверить нужно обязательно.

Максим кивнул.

– Потом лично доложу Завьялову о том, что найдём. Надеюсь, на этот раз он... хм... не пожлобит хотя бы "За отвагу"? Ну или "За боевые заслуги"?..

У Белозёрова явно было приподнятое настроение. Максим его радости не разделял - он вообще чувствовал себя измученным и разбитым. Поскорее бы это всё кончилось, а там гори оно синем пламенем...