Когда цветут камни
Шрифт:
Начался повторный «штурм». Бугрин, перебегая вместе с солдатами от укрытия к укрытию, толкая орудие или прикрывая танк от фаустников, старался внести замешательство то в группе захвата, то в группе закрепления. Но ничего из этого не получилось.
У стен «имперской канцелярии» он устало присел на камень.
— Отбой! — И пригласил солдат на перекур. Пачка «Казбека» была тут же опустошена. Из деликатности солдаты оставили в ней две папиросы…
В воздухе что-то зашелестело, захрустело, словно большой лист пергамента на яростном ветру. Солдаты, дымя папиросами, всматривались в синеву весеннего неба. Там происходило что-то непонятное. Небольшой самолет с короткими крыльями, отделившись
— Промазал!.. — как ни в чем не бывало сказал пулеметчик Рогов. — Это самолет-снаряд, товарищ генерал. Говорят, немцы такими штуками управляют по радио.
— Не знаю, может быть. Кто вам говорил?
— Наш летчик.
— Какой ваш летчик? — Бугрин с удивлением поглядел на Корюкова.
— В нашем полку, товарищ командующий, есть представитель от авиации. Изучает тактику уличных боев, — пояснил Корюков.
— Хороший летчик, вместе с нами на кухню за обедом ходит, — уже ради шутки добавил Рогов.
Глядя на веселые лица солдат, Бугрин тоже повеселел:
— Взаимодействие за котелком установлено? Добро, добро! — И расхохотался вместе с солдатами. Бывает же так, ничего смешного не случилось, а люди хохочут.
Теперь Бугрина потянуло поскорее съездить в другие части, затем вернуться в штаб и там принять окончательное решение, как доложить командующему фронтом о готовности армии к битве за Берлин.
Корюков собирался пригласить генерала к себе и за обедом представить ему брата Василия. У него была надежда, что командующий сам предложит Василию должность адъютанта командира полка. Но Бугрин уже направился к машине, и Корюков только спросил:
— Какие будут замечания, товарищ командующий?
— Ишь чего захотел! — Бугрин остановился у машины и платком вытер уголки глаз. — Насмешил до слез. Пустил, что называется, пыль в глаза, а теперь требует: говори, какие погрешности заметил? Не буду делать замечаний, сам думай, тебе штурмовать кварталы Берлина, а не мне. Мое место на КП армии. — И, помедлив, уже серьезно сказал: — Да, вот что, завтра у меня разговор с комсомольскими работниками армии. Политотдел их созывает. Пришли своих комсоргов из штурмовых отрядов, обязательно из каждого. Ясно?
— Ясно, товарищ командующий.
— Ну, счастливо оставаться. Стратегов у тебя много, не зазнавайся, советуйся с ними.
— Слушаюсь. — И Корюков приложив руку к каске.
Чуть похрустывала под ногами прихваченная ночным заморозком грязь луговой дороги. Тоненькие хрупкие льдинки, скользя по застывшим лужицам, звенели, как монетки. Леня Прудников, шагая, прислушивался к их нежному звону. Это напоминало ему о Варе. Прошлой осенью он как-то целый вечер катал с ней такие звонкие льдинки по замерзшему пруду возле рудной дробилки…
— Прудников, не отставать! — крикнул из темноты комсорг полка лейтенант Движенко. Торопясь к лодочной переправе, они шли напрямик, чтобы успеть затемно переправиться на восточный берег Одера.
Вот и дамба. Над головами в ночном небе повисают яркие фонари. Слышится гудение тяжелого немецкого бомбардировщика. Фонари снижаются, и все вокруг как бы приходит в движение. Огненные клыки взрывов кусают дамбу остервенело, с рычанием. Покачиваясь, блестят на свету прибрежные вербы. Распустившиеся на них почки искрятся то бирюзовыми крапинками, то алмазными блестками и тоже будят воспоминания о Варе. Вербы манят Леню к себе: то ли ласки просят, то ли слезно молят о защите.
— Прудников, не отставать! — Это снова голос Движенко, подгоняющего Леню. Движенко словно не слышит и не видит взрывов. Он бежит вдоль берега к кустам, где собрались комсорги всех полков дивизии.
Изорванная взрывами темнота сейчас, кажется, сгустилась еще плотнее. Попробуй разгляди, куда скрылся Движенко! Шагая на ощупь по скользкому берегу, Леня запнулся и упал прямо к ногам притаившихся людей. Раздался хохот. Леня узнал помощника начальника политотдела по комсомолу и доложил о своем прибытии.
— Еще кого нет? — спросил помощник начальника.
— Теперь все в сборе, — послышался голос из темноты:
— Садись, поехали.
На волнах закачалась большая лодка. От воды веяло холодом могилы. Леня вспомнил, как переправлялся в этом месте через Одер, сколько людей погибло тогда.
Эй, баргузин, пошевеливай вал, Молодцу плыть недалечко…Это Движенко. Сев за весла, он начал песню с конца первого куплета. И тут торопится. Настроение у него сейчас такое: сторонись, разве не видишь, кто идет. Откуда-то он проведал, что совещание комсоргов созывает сам командующий армией. И, конечно, на совещании комсорги узнают от него то, что знают пока немногие. Таким доверием нельзя не гордиться.
Что-то похожее переживали и другие комсорги полков. И достаточно было Движенко запеть, песню подхватили все сидящие в лодке.
На середине песня зазвучала протяжно и громко.
Отсюда до противника — километра четыре. Он не мог услышать песню, но Лене казалось, что противник все слышит, и поэтому Леня не пел. Перед его глазами стояли погибающие вербы, а в ушах звенел стон раненого у переправы.
Лодка ткнулась носом в берег, а комсорги продолжали петь.
На берегу, за дамбой, ждали пять легковых машин, высланных по личному распоряжению командира дивизии.
Движенко сел рядом с Леней в отведенном для комсоргов корюковского полка шестиместном «оппель-адмирале».
Не задерживаясь, колонна из пяти машин тронулась.
Движенко распирало желание тут же высказать свои мысли о значимости предстоящего совещания и тем самым подчеркнуть перед молодым комсоргом роль комсомольских вожаков в боевой жизни армии.
Он начал издалека:
— Когда мы форсировали Северный Донец, немцы применили против нас «тигры». Я тогда комсоргом роты пэтээр был. Помню, вышли эти «тигры» на пригорок: дескать, смотрите, русские, зря стараетесь. В самом деле, броня у этих «тигров» такая, что пуля наших пэтээр для них как слону дробинка. Перед этим мы на комсомольском собрании постановили: крепко верить в силу своего оружия. Но как верить, когда три выстрела сделал, а из «тигра» только три искры высек. Лежу я в окопе и смотрю, как «тигр» орудием водит — цели вынюхивает. И тут моему второму номеру пришла в голову мысль: заклинивай, говорит, башню. Прицелился я тщательно. Выстрел. Пуля пришлась как надо. И можешь себе представить — «тигр» словно костью подавился, орудием ни туда ни сюда повернуть не может. Попятился назад. Заклинивай, кричу, башни заклинивай! Поняли меня товарищи и еще два танка заставили пятиться. А ведь считали эти танки неуязвимыми и дрогнули было. Вот тогда-то Верба и говорит мне: принимай дела комсорга батальона и расширяй движение против «тигров». Принял я дела. Собственно, какие дела у погибшего товарища?.. Нашел его сумку со списком комсомольцев — и за работу. Через два дня на счету бронебойщиков моего батальона значилась дюжина «тигров». Об этом написали во фронтовой газете, в «Комсомольской правде» — и дело пошло. Соображаешь?