Когда цветут камни
Шрифт:
— Сестричку-то, Максим, не обижай. По зову сердца приехала!
— Нашла время…
— Погоди, Максим, погоди. У молодого сердца осени не бывает…
Максим оглянулся на Мишу, и Миша понял: ему надо убавить шаг или вернуться. Поколебавшись, он возвратился в подвал, к своему месту. Под руку попался термос. «Что же это я, ровно заблудился», — спохватился Миша и робко постучал в дверь.
— Кто там? — отозвалась Варя.
— Чайку вам.
Миша сам не узнавал своего голоса.
— Входите, входите… Как хорошо!
Поставив термос на стол, Миша уголком глаза взглянул на Варин чемодан. На крышке чемоданчика лежали маленькие сверточки, зеркальце. Варя уже успела переодеться, причесаться перед зеркальцем. На ней была розовая кофточка, на ногах простые, с ремешком туфли на низком каблуке. Талия перехвачена нешироким, с блестящей пряжкой, плетеным пояском. Как на ней все ладно сидело!
Вскоре вернулся Максим. Миша вышел в коридор.
В коридоре шумели: прибыл штаб. Писаря, подгоняя друг друга, втаскивали стулья, раскладные столы, ящики.
— Тише вы, тише, — почти шепотом просил Миша: дескать, командир полка с сестрой встретился, дайте поговорить им спокойно.
Подбежала Надя Кольцова, радостная, возбужденная:
— Где командир полка? А Варя? Значит, встретились! Хорошая она, правда?
Надя пошла к комнате командира полка, но Миша жестом руки остановил ее, и это значило: «Подожди, дай брату с сестрой потолковать наедине».
— Фу, — перевела дух Надя, — как я рада, что все обошлось хорошо!
И уже шепотом стала расспрашивать Мишу про командира: что было в полку и как он себя чувствует.
— А про Василия он что-нибудь ей сказал?
— Наверно…
Совсем неподалеку ухнул сильный взрыв. Упругая волна воздуха пронеслась по коридору и распахнула дверь в комнату командира полка. Там было сумрачно: своей широкой спиной Корюков заслонил свет подвального окна. Но Надя успела заметить, что он ладонью гладит голову сестры и что-то говорит ей вполголоса, а она, припав к груди брата, плачет навзрыд.
Переглянувшись с Надей, Миша тихонько прикрыл дверь.
Наконец голоса за дверью зазвучали спокойней. Надя, постучав, вошла. Прошло еще несколько минут. Надя, распахнув дверь, обрадованно сказала:
— Миша, командир полка велит тебе проводить нас с Варей в первый отряд. Надо найти Прудникова…
В центре обнесенного железным забором двора дымилась походная кухня первого штурмового отряда. Легкий ветерок разносил по всему кварталу запах готового к раздаче обеда. Этот запах привлек сюда жителей Паулюсштрассе. Они голодали не один уже день. Взрослых было пока еще мало, зато дети облепили забор со всех сторон. Самые смелые из них — два светловолосых мальчика — забрались на каменный столб.
— Камрад, гут!.. — выкрикивали они, поднимая свои миски.
Эти мальчики уже хорошо знали, что русские солдаты делятся своими продуктами с любым попавшимся им на глаза ребенком. Сегодня утром, даже во время боя, многие ребятишки получили из солдатских сумок по куску хлеба, а танкисты выбрасывали им из башен целые пачки галет. Так рассказали Леониду Прудникову мальчики, забравшись на столб.
Он познакомился с ними еще задолго до того, как повар дал команду: «Ложки, котелки — к бою!» Из короткого разговора с ними он узнал, что отцы этих мальчиков в центре Берлина, в Тиргартене, еще продолжают выполнять приказ фюрера. «Возможно, через несколько часов, когда я снова пойду в бой, отец вот этого белокурого стригунка хлестнет меня в грудь из пулемета», — подумал Леня. Но, не колеблясь, взял котелок и встал в очередь за обедом.
Впереди него стоял Алеша Кедрин с двумя котелками. У Алеши еще кровоточил бинт на голове, еще сочилась кровь из уха. Повар, конечно, знал, зачем сержант запасся двумя котелками, и не отказал, налил их доверху: кормить голодающих немцев дало указание советское командование.
Получив две порции, Алеша направился к воротам, а Леня со своим переполненным котелком — к знакомым мальчишкам. Они уже соскочили со столба и, как лисята, просунули головы сквозь железную ограду и звали его к себе:
— Камрад, камрад…
В эту минуту по всему двору раскатился голос дежурного у ворот:
— Прудников, к выходу!
Леня повернулся на голос. Там у ворот стояли Надя, Миша и… кто это? Не может быть! Мерещится…
В последнем письме, которое он потерял вместе с вещевым мешком в бою за аэродром Темпельгоф, Варя писала:
«Скоро буду там же, где ты, рядом с тобой, Леня».
Этому трудно было поверить.
— Живей, комсорг, к тебе гости, — поторопил его Алеша.
И Леня поверил: «Она, Варя!» Он рванулся вперед, ничего не видя, вытянув руку, а в другой руке у него был котелок, который сейчас мешал ему и о котором он забыл.
— Камрад, камрад! — жалобно попискивали бегущие по ту сторону забора мальчики.
«Тьфу, черт!» Сунув им котелок и хлеб, он побежал к Варе, видя и не видя, как приближается к нему ее лицо, ее глаза. Бежал и чувствовал, что всегдашняя решительность покидает его.
Варя протянула ему руку:
— Здравствуй…
Она тоже оробела, растерялась: уж слишком много глаз смотрело на них.
— Это мой друг, — растерянно и как-то убито произнес Леня, представляя ей Алешу Кедрина.
— Гвардии сержант или просто Алеша, — сказал Кедрин и пристукнул каблуком.
Варя взглянула на забинтованную голову гвардейца и назвала себя:
— Варя.
— А я знаю, что вы Варя, — сказал Алеша, — Леонид говорил мне.
Тут же, соблюдая все правила военного этикета, представился ей старшина:
— Борковин. Как бы это сказать? Постоянный опекун вашего… Ну, не будем называть вещи их именами. Все ясно как день.