Когда дует северный ветер

Нгуен Куанг Шанг

— Ради нее-то я и собралась в освобожденную зону, — сказала, глядя на дочь, хозяйка. — Хочу отправить ее к отцу в джунгли, там поспокойнее.

— Завтра и поговорите об этом с Намом.

— Представь, ей только четырнадцать стукнуло, а оберегаю ее, как девицу лет восемнадцати. Здесь, бывает, и таких малявок… Кругом дьяволы, душегубы.

Едва мать опустила полог, девочка — ее звали Тхиеу — вскочила и легко, как кошка, переступила через спящих братьев. Голос ее прошелестел чуть слышно:

— Тетя Шау!

И она обхватила сзади Шау Линь за плечи. Та обернулась, прижала к себе девочку.

— Вот я тебе задам, негодница! Небось и не думала спать? — ласково пожурила Тхиеу мать.

— Я все слышала, мама. Ни в какие джунгли меня не отправишь, уйду к тете Шау.

— Ладно, отпусти-ка тетю,

ей пора уходить. Нагрянут, не ровен час…

Девочка тихонько вернулась на свое место.

Черныш проводил тетушку Тин и Шау до самой дороги.

Старая Тин опять услыхала за спиной чьи-то шаги.

— Что, Ут Шыонг, идешь домой?

Тетушка снова узнала голос Мыой из «гражданской охраны».

— Да, — ответила Тин, — мы к себе. А ты все ходишь взад-вперед?

— Прогуливаюсь, с вашего разрешения.

На этот раз Мыой не стала обгонять их, а замедлила шаг и пошла рядом с Шау Линь. Сердце старой Тин пронзила тревога. Она старалась идти помедленнее — пусть Мыой догонит ее. Но девушка тоже умерила шаг. Тин, не оглядываясь, знала: Мыой держится рядом с Шау. Неужто до самого дома не отстанет? Им оставалось пройти самое меньшее метров семьсот. Тетушка чуть было не свернула к соседям, благо до их дома рукой подать: уж очень хотелось ей отвязаться от непрошеной спутницы. Но Мыой опередила ее:

— Всего хорошего, тетушка Тин. До свидания, Ут Шыонг. Мне сюда…

— Ну а мы — домой. Всего доброго!

Мыой скрылась из виду. Обе женщины заторопились дальше.

До этого, возвращаясь по ночам от людей, с которыми она встречалась, заново налаживая связи, Шау Линь, поднимаясь по лестнице и слыша, как тихонько скрипят, прогибаясь под ногой, дощатые ступени, всякий раз чувствовала великое облегчение и успокаивалась, точно птица, долетевшая в бурю до родного гнезда. Она входила в комнату и, сняв первым делом платок, поправляла прическу, потом ложилась, грустила, предаваясь воспоминаниям, мысли ее то вились где-то рядом, то уносились вдаль…

Но сегодня, после двух встреч с этой Мыой, нервы Шау Линь были напряжены до предела. И она, стараясь не шуметь, ступала по половицам, так и не сняв платка, закрывавшего голову и лицо.

— Матушка, может, мне лучше переночевать в саду?

— Нет-нет, иди в комнату. Сними платок и отдохни хоть немного. Я обо всем позабочусь.

Старая Тин выкрутила повыше фитиль в лампе — уж очень темно было в комнате — и принялась готовить бетель, прислушиваясь к каждому шороху и поглядывая во двор.

Нет, не случайно сегодня они дважды столкнулись с Мыой. Она что-то заподозрила. Но почему же не задержала их? Поди ее пойми, эту девчонку! В шестьдесят восьмом году, когда шел второй этап наступления, наши бойцы, отражая контратаку неприятеля, дрались прямо в деревне. И надо же было шальной пуле, когда перестрелка уже смолкла, угодить в отца Мыой, давнего и доброго соседа Тин! Житель стратегического поселения мог получить медицинскую помощь только в уездной больнице. Пришлось отвезти туда старика. Он скончался прямо в операционной. Пулю, извлеченную из раны, отдали родственникам, объяснив: это, мол, пуля из автомата «АК», которым вооружен Вьетконг.

Кто знает, на самом ли деле эта пуля была вынута из раны? А может, ее нарочно подсунули родичам? В операционной-то никого из своих не было. Но Мыой поверила этим тварям. Допустим на миг: старика и впрямь убило этой пулей. Так ведь явно никто в него не целился, пуля была шальная, дурная, как говорится, пуля. На войне каких только несчастий не случается! А Мыой вот поверила подлецам, озлобилась, даже о мести заводила речь. Потом, когда сюда нахлынули «умиротворители», все в черном, как полчища муравьев, она записалась в отряд «гражданской охраны». Стала ходить на учения, даже винтовку получила. Соседи — кто ближе жил, кто подальше, и стар и мал — все в один голос отговаривали ее, да разве она послушает кого. Люди-то нрав ее знали. Была она обручена с соседским парнем, Фаем его звать. Только он ушел в Освободительную армию, теперь, говорят, взводом командует в батальоне «Плая-Хирон». А Мыой, невеста его, обучается военному делу в своей «гражданской охране». Но при этом замуж не выходит и вроде не гуляет ни с кем. Соседи думают: может, любит еще жениха-то, ждет

его? Кто посмелее, спрашивали ее: «Слушай, Мыой, а ну как Фай вернется, что делать будешь?» — «Ну, — отвечала она, — стрелять я в него не буду, но пулю от «АК» ему покажу…» Люди терялись в догадках; кое-кто считал даже: она, мол, наш человек, засланный сюда. Но, будь это правдой, тетушка Тин и, уж во всяком случае, Шау Линь знали бы. Так нет ведь! А с тех пор как к ней зачастил помощник начальника полиции Минь, доброе отношение к Мыой, теплившееся еще в сердцах у соседей, улетучилось. Минь — сволочь! Раньше, не так уж давно, года два-три назад, когда янки торчали еще в Биньдыке, они нанимали на «службу» к себе (это так и называлось — «американская служба») молодых девушек. Каждая заводила вдобавок любовника из вьетнамцев. Продавая янки свои ласки, девки эти несли домой деньги, кормили полюбовников, избавляли их от солдатчины. Сами молодчики-то и пальца о палец не ударяли: знай себе полеживали, покуривали, дулись в карты; только и дел у них было — выслушивать сетования девиц да утешать их. Сколько состояло девиц на «американской службе», столько же числилось при них и этих молодчиков. Их прозвали «постельными трудягами». «Постельным трудягой» был и Минь. Потом янки убрались восвояси, девки лишились «работы», само собой, Минь оказался не при деле. Вот он и вернулся в деревню. Родители его торговали рыбой, но он предпочел другую «карьеру»: стал платным осведомителем полиции, опасным и злобным, как гадюка… Янки ушли, но следы их остались и то и дело дают о себе знать. Люди, завидев Миня, отворачивались. Теперь отвращение это перешло и на Мыой. Словно дух какого-то закоренелого негодяя вселился в нее. Но куда подевалась истинная ее душа? Землякам противно было смотреть на нее, вызывающий смех ее резал слух.

Точно одержимая, она пересмеивалась и перемигивалась с Минем, с солдатами. Во дворе у нее под деревом вушыа [26] стояли теперь стол и стулья, здесь она принимала гостей. Минь приносил самогон, мясо и устраивал с солдатами попойки. На дворе ее, за зеленой изгородью, стоял шум, как в кабаке, точнее — как в солдатском кабаке. Однажды в полдень, когда в деревне покой и тишина, пьяные гуляки о чем-то заспорили; Мыой выхватила у кого-то из солдат винтовку и пальнула три раза подряд. Три выстрела — три кокоса с перебитыми черенками бултыхнулись в канал. Солдаты захлопали в ладоши, заорали и давай снова наливать друг другу водку…

26

Вушыа (букв.: «грудь кормилицы») — дерево с крупными плодами, наполненными сладким соком.

Что учуяла Мыой этой ночью? Отчего так долго плелась за нами?

Чертово отродье! Тин налегла на мешалку, растирая бетель с известью в бамбуковой ступе.

Нет, Шау Линь не будет сегодня ночевать в саду. Но если увести ее отсюда, спрашивается — к кому? Так поздно и не упредив заранее?

Тин положила в рот порцию бетеля. «Нет, Мыой не посмеет причинить зло Шау Линь, не посмеет тронуть ее в моем доме, — думала она, старательно жуя бетель и наслаждаясь острым его вкусом. — Не могла она так низко пасть и стать соучастницей преступления. Под напускным поведением ее скрывается нечто неприметное, неясное покуда — то засветится вдруг, то угаснет. Я сердцем чувствую это… Кто, как не я, помог ей родиться на свет? Да и все сверстники ее здесь, в деревне, не миновали рук моих. Может, она и не всегда вспоминает об этом, но знает — знает наверняка. Ежели встретится где — приветлива, почтительна; в такие-то минуты невольно видишь в ней прежнюю Мыой…»

Тетушка встала, вошла во внутреннюю комнату, подняла полог над лежанкой и, поглядев на двух девушек, прикорнувших рядком, спросила тихонько:

— Шау, ты не спишь, доченька?

— Нет, матушка.

— Спи, милая, все будет в порядке.

Выйдя из комнаты, Тин заперла наружную дверь, прикрутила фитиль в лампе, потом вернулась и улеглась под пологом рядом с дочкой, все так же неспешно жуя бетель.

Этой ночью, после двукратной встречи с Мыой на дороге, все трое никак не могли уснуть. Они лежали, прислушиваясь к плеску волн на реке, не умолкавшему всю ночь…