Шрифт:
Глава первая: Охота на зверя
В лесу было холодно. Едва проснувшееся солнце ещё не успело одарить мир теплом, и деревья кутались в густую дымку, среди которой изредка мелькали нечеткие контуры пролетавших птиц или мелких зверей. За пределами леса весна, уже как полмесяца вступившая в свои права, вовсю согревала мир, окрашивая его яркими цветами первой зелени. Но здесь, в тени могучих сосен, к которым жались голые вязы и
И всё же, даже здесь было видно, что время холодов окончено. Что пройдет всего пара дней и всепобеждающие шествие весеннего тепла доберётся и до этого тенистого края, окрасив его в буйные цвета зелени.
Но пока лес спал, скованный последним утренним морозцем. Сквозь него, словно стараясь не потревожить покой этого древнего исполина, нестройным гуськом пробирались пятеро мужчин, одетых в кожаные доспехи и красные шерстяные плащи. Они шли медленно, стараясь не шуметь, лишь изредка переговариваясь полушепотом и показывая друг другу пальцами на пролетающие мимо тени.
Их растянутый строй замыкал высокий и крупный мужчина с выбритой наголо головой. Он ступал осторожно, недоверчиво посматривая на почву и время от времени трогая её древком копья. Мох, перемешанный с перегнившей листвой и хвойными иголками, немного пружинили под ногами, поглощая звуки шагов. Земля в этом лесу была столь мягка, что казалась, будто нога ступала не на едва оттаявшую после зимы почву, а на дорогой пышный ковер, коими иногда выстилают полы в домах богатеев. Для привыкших к камням и вытоптанным дорогам ступней Скофы, эти ощущения были непривычны и неприятны. Они бередили и смущали старого воина. Ему постоянно казалась, что эта мягкость предаст его и обернется губительной пустотой. Ямой или норой какого-нибудь зверька, а то и замаскированной ловушкой, на дне которой его сапог встретят заточенные колышки.
За последние дни уже больше дюжины солдат, ушедших на охоту, вернулись назад на носилках с разорванными ступнями. А несколько из них и вовсе вскоре умерли – проклятые местные жители иногда смазывали свои ловушки каким-то ядом. И предназначался он для вполне конкретного зверя.
Солдата передернуло. Он повел плечами, словно пытаясь стряхнуть навалившиеся тяжелые воспоминания. Ему доводилось видеть, как умирают от такой отравы. Яд с этих треклятых колышков полз по венам медленно, причиняя невообразимые страдания, от чего несчастные парою кричали часами на пролет. Сначала слабо, сквозь зубы и волю, но потом всё сильнее и сильнее. Так, что и на другом конце лагеря можно было услышать их истошные вопли, полные нестерпимой муки. А вот замолкали они всегда резко. От точного удара в затылок. Последней милости, которую дарили им врачи, неспособные больше ничем облегчить их страдания.
Ни целебные настойки, ни пиявки, ни каленое железо, ни даже ампутация. Ничего не помогало попавшим в такую яму. Яд упрямо полз к сердцу, прокладывая себе путь через всё тело, пока железный колышек, забитый в основание черепа, не прекращал страдания несчастных.
А ведь лекари в армии знали своё ремесло. Скофа знал это по себе. Они ловко сшивали разрубленную плоть, чистили раны, так чтобы в них не заводилась гниль, собирали заново разбитые кости. Да и прочие хвори, от простого кашля до срамных недугов, обычно поддавались их мастерству. Но вот с этим проклятым ядом они были бессильны.
Конечно, рано или поздно способ должен был найтись. Всегда находился. Особенно после долгих и задушевных бесед с местными жителями, подкрепленных раскалёнными добела ножами. Но сколько ещё добрых воинов ждала мучительная смерть, пока это случится? Тем более что отравленные
Мысли старого вояки превратились в липкий комок страха, который покатился от загривка вниз по спине. Сама по себе смерть его не то чтобы сильно пугала. За годы службы и войны как-то привыкаешь жить с ней рука об руку. Да и как не привыкнуть, когда она становится ежедневной рутиной, следуя из марша в бой, и из боя в лагерь?
Но вот к смерти после победы, ему привыкнуть так и не удалось. Он не поддавалась его пониманию. Неужели столько боли, столько мук и лишений они выдержали, лишь для того, чтобы сдохнуть вот так – корчась от боли на деревянном столе, пока лагерный лекарь вбивает тебе колышек в затылок? Ну уж нет. Ни этот лес, ни залезшие в норы проклятые дикари, так просто его не получат.
Сам того не желая он начал ступать ещё осторожнее, аккуратно трогая древком копья почву, перед тем как поставить на нее ногу. За двадцать один год службы его не смогли убить ни мечом, ни стрелой, ни болезнью, ни иной напастью. Он тонул в реках, замерзал в метель, падал с крыш и стен, ломал кости, голодал. Даже горел один раз, хотя и не долго, так что всего пара блёклых шрамов на спине и ребрах осталась. И после всего пережитого, было бы жутко обидно умереть вот так, от простейшей ловушки, выкопанной накануне грязным дикарским выродком в этой забытой всеми известными и неизвестными богами глуши.
Впрочем, совсем уж глушью эти земли не были. По крайней мере, раньше.
Их армия пришла сюда в поисках следов воеводы Багара Багряного, последнего харвенского вождя, что вместе со своим уцелевшим в бою войском упрямо не желал сдаваться. Край вокруг был глухой и обширный, а потому солдаты облюбовали удобный для постройки лагеря изгиб реки, которую местные звали Молчаливой. И по ее руслу они обнаружили полторы дюжины деревень харвенов из племени червыгов. Сами поселки показались им зажиточными, с большими упитанными стадами, обширными полями, которые местные жители начинали готовить к посевам, а их амбары, кажется, были не совсем вычищены за минувшую зиму и войну. Да и молодых мужчин тут почти не было. Так что как не крути, а соседями для армии захватчиков они казались весьма удобными.
Как только воины начали воздвигать лагерь, командующий тагмой, листарг Элай Мистурия, приказал привести к нему всех местных старост, чтобы объяснить правила, по которым отныне будут жить их поселки. А правила эти были просты: они должны будут передать четверть всех своих запасов и снабжать войска по мере необходимости. Взамен им гарантировалась сохранность домов, идолов, оставшегося скота полей и их самих. Ну и само собой, за бунт им пообещали острые колья и виселицы. Пока толмач переводил слова Элая Мистурии, старейшины слушали его молча, покорно кивая головами и поглаживая животы и бороды, а когда он закончил, то клятвенно заверили, что зла и неповиновения от них не будет. Да и некому, по их словам, было уже воевать – все пригодные мужчины ушли на войну, да так и не вернулись. В их селах жили почти только женщины, дети и старики. И ради их спокойствия, они пообещали отдать все, что потребуется армии Великого Тайлара – родной страны Скофы, что пришла в этот край за долгожданным возмездием.
Единственное, о чем попросили тогда старосты, так это дать три дня на сборы – чтобы проверить амбары и скот и собрать вместе положенную дань. И листарг их дал. Война кончилась, дикари были разбиты и сметены, так что особого резона лишний раз злить местных у него не было. И пока тайлары разбивали палатки, ставили частокол и сооружали загон для невольников, в деревнях вовсю кипела работа.
Два дня деревенские вроде как были заняты обещанным делом – грузили на телеги мешки, вязали скот, сновали по амбарам. Вот только на третью ночь вся река в один час вспыхнула пожарным заревом.