КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
Шрифт:
– Ну что ж, мистер Грейсон, если это имеет отношение к делу… Только очень коротко, пожалуйста.
– О, разумеется, совсем коротко. Видите ли, сэр, понимаю, что это может показаться преждевременным, но в подобных случаях необходимо некоторые вещи планировать заранее. Если к столь важному событию не подготовиться загодя, пусть даже наши действия порой представляются недостаточно умелыми и профессиональными…
– Мистер Грейсон…
– Простите, простите. Просто я хотел узнать ваше мнение по поводу некоторых деталей церемонии встречи. Итак, мы уже договорились, что местом действия станет Джессфилд-парк. Там будет возведен шатер со сценой и микрофонами… Ох, простите, перехожу к делу. Мистер Бэнкс, на самом деле
– Они, мистер Грейсон?
– Ну, наши родители. Моя идея заключается в том, чтобы они поднялись на сцену, поприветствовали собравшихся, поблагодарили за встречу и удалились. Но разумеется, это всего лишь предложение. Не сомневаюсь, у вас есть другие, более интересные соображения…
– Нет-нет, мистер Грейсон. – Я вдруг почувствовал, как на меня наваливается страшная усталость. – Все, что вы говорите, замечательно, замечательно! А теперь, если это все, я действительно должен…
– Еще только один вопрос, сэр. Дело пустяковое, но может лишить церемонию весьма эффектного штриха. Моя идея заключается в том, чтобы в момент, когда ваши родители поднимутся на сцену, заиграл духовой оркестр. Что-нибудь вроде «Страна надежд и славы». Кое-кому из моих коллег эта идея не кажется такой уж удачной, но я думаю…
– Мистер Грейсон, ваша идея превосходна. Более того, я чрезвычайно польщен вашей непоколебимой верой в мою способность раскрыть дело. Однако сейчас прошу извинить – я заставляю мистера Макдоналда ждать.
– Да-да, конечно. Сердечно благодарю вас за то, что уделили мне время.
Я нажал кнопку вызова лифта, но, пока кабина не пришла, Грейсон продолжал суетиться вокруг меня. И тут, стоя уже практически спиной к нему в ожидании, когда откроются двери, я вдруг услышал:
– Еще только одна деталь, о которой я хотел вас спросить, мистер Бэнкс. Думали ли вы о том, где будут находиться наши родители в день церемонии? Видите ли, нам нужно организовать их сопровождение в парк и обратно так, чтобы толпы любопытных как можно меньше им досаждали.
Не помню, что я ему ответил. Вероятно, в тот момент пришел лифт, и это спасло меня – я смог отделаться ничего не значащим замечанием. Но именно этот последний вопрос сверлил меня на протяжении всей встречи с Макдоналдом и, как я уже говорил, именно он мешал мне ясно рассуждать о том, зачем я к нему пришел. И вот теперь, вечером, когда день уже завершен, тот же вопрос снова и снова приходит на ум, не давая покоя.
Не то чтобы я вовсе не думал о том, где в конце концов поселятся мои родители. Просто мне всегда казалось, что рано – и даже нежелательно из суеверных соображений – задумываться над этим, пока сложные перипетии дела все еще не разгаданы. Единственный за минувшие недели раз я действительно всерьез озаботился этим вопросом лишь в тот вечер, когда встречался со старым школьным приятелем Энтони Морганом.
Это случилось вскоре после моего приезда – на третий или четвертый вечер. Мне уже было известно, что Морган живет в Шанхае, но, поскольку в школе Святого Дунстана мы с ним не были особенно близки, хотя и учились в одном классе, я не предпринимал попыток увидеться с ним. Но он позвонил сам. Морган был явно обижен на меня за то, что я не счел нужным разыскать его, и я согласился встретиться с ним в тот же вечер в отеле на территории Французской концессии.
Уже давно стемнело, когда я нашел его в тускло освещенном вестибюле отеля. Мы не виделись со школы, и меня поразило, каким он стал тучным и потрепанным. Но я постарался ничем не выдать своего удивления, мы тепло поздоровались.
– Забавно, – сказал он, похлопывая меня по спине. – Вроде бы прошло не так много времени, но в каком-то смысле кажется, что миновала целая эпоха.
– Это правда.
– Знаешь, – продолжал он, – я недавно получил письмо от Эмерика Датчанина. Помнишь его? Я много лет ничего о нем не слышал! Кажется, сейчас он живет в Вене. Старина Эмерик. Неужели не помнишь?
– Помню, конечно, – ответил я, хотя в голове моей всплывали лишь неясные воспоминания об этом мальчике. – Добрый старый Эмерик.
В течение получаса Морган болтал без умолку: оказалось, что сразу после Оксфорда он отправился в Гонконг, затем, одиннадцать лет назад, получив место в «Жарден Матисон», переехал в Шанхай. Потом Морган вдруг прервал изложение своей биографии и заметил:
– Ты и представить не можешь, сколько у меня хлопот с шоферами с тех пор, как началась эта передряга. Один был убит в первый же день японских обстрелов. Я нашел другого, который оказался бандитом. Он все время исчезал по своим долам, и его днем с огнем нельзя было найти, когда требовалось куда-нибудь ехать. Однажды он прибыл за мной в Американский клуб в рубашке, перепачканной кровью, – не своей, как я догадался, – и при этом даже не извинился! Типичный китаец. Это было последней каплей, переполнившей мое терпение. Потом я нанимал еще двоих. Те, как выяснилось, совсем не умели водить машину. Один из них в конце концов врезался в рикшу и весьма серьезно покалечил беднягу. Тот, что служит у меня теперь, не намного лучше, поэтому давай скрестим пальцы и будем надеяться, что он довезет нас целыми и невредимыми.
Я не стал задумываться над последней фразой Моргана, потому что, насколько мне помнилось, мы не договаривались ехать в этот вечер куда-нибудь еще. К тому же он без всякой паузы перешел к рассказу о трудностях, которые переживал отель: гостиная, где мы сидели, по его утверждению, не всегда была так тускло освещена, просто с началом войны перестали поступать лампочки с чапейских фабрик; здесь еще ничего, а в других помещениях постояльцы вообще вынуждены передвигаться в кромешной тьме. Кроме того, Морган обратил мое внимание, что по крайней мере трое музыкантов оркестра, расположившегося в дальнем конце гостиной, не играли на своих инструментах.
– Это потому, что на самом деле они – носильщики. А настоящие музыканты либо сбежали из Шанхая, либо убиты. Тем не менее они честно стараются изображать музыкантов.
Теперь, когда Энтони указал на них, я увидел, что старались они из рук вон плохо. Один выглядел так, будто ему смертельно надоело держать смычок на струнах скрипки; другой стоял, совершенно забыв, что у него в руках кларнет, и, разинув рот, глазел на настоящих музыкантов. Только после того, как я выразил восхищение осведомленностью Моргана по части закулисной жизни отеля, он сообщил мне, что переехал сюда больше месяца назад, сочтя свою квартиру «расположенной слишком близко к линии огня, чтобы оставаться комфортабельной». Когда же я пробормотал что-то сочувственное насчет того, что ему пришлось покинуть свой дом, настроение у него мгновенно переменилось, и я впервые заметил на его лице печаль, напомнившую о несчастном и одиноком мальчике, какого я знал в школе.
– В любом случае эта квартира мало напоминала настоящий дом, – признался он, уставившись в свой бокал. – Я – да несколько приходящих слуг. В сущности, то была лишь жалкая конура. В некотором роде война стала для меня удобным предлогом, чтобы сбежать оттуда. Вся мебель там была китайской – негде даже уютно расположиться. Как-то завел себе певчую птичку, так она сдохла. Здесь мне лучше. И поилка под рукой. – Опустошив свой бокал, Энтони взглянул на часы и добавил: – Что ж, не будем заставлять их ждать. Машина у входа.