КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
Шрифт:
Именно на этом этапе путешествия я поймал себя на том, что снова вспоминаю, как мы прощались с Дженнифер в тот солнечный день в маленькой школьной гостиной, – особенно ее лицо, когда она, совершенно серьезно клялась, что станет «помогать» мне, став старше. Один раз, пробираясь на ощупь вдоль стены, я представил нелепую картинку: бедная девочка ковыляет за мной по этим мертвенным катакомбам, полная решимости выполнить свое обещание, и я вдруг так разволновался, что едва не заплакал.
Потом я набрел на дыру в стене; впереди ничего не было видно, и жутко несло испражнениями. Я понимал: чтобы не сбиться с пути, необходимо пролезть в следующую комнату, но не мог заставить себя сделать это и прошел мимо. Брезгливость дорого обошлась мне, потому что потом долго не мог найти другой дыры, и у меня возникло подозрение, будто я все дальше отклоняюсь от маршрута.
Когда окончательно стемнело и пришлось включить фонарь, я стал все чаще спотыкаться: то о ножку почти целого комода или алтаря, то о кровать, когда оказывался в почти нетронутой комнате, где мебель была лишь слегка сдвинута с мест, словно люди только что вышли по делам. Но рядом с такими комнатами я видел и полностью разрушенные или затопленные.
Попадалось все больше тощих бродячих собак; я боялся, что они начнут нападать на меня, но они неизменно поджимали хвосты и шмыгали в темноту, рыча, если я направлял на них луч фонарика. Мне повстречались три собаки, свирепо что-то рвавшие на части, я даже выхватил пистолет, поскольку не сомневался, что они на меня набросятся, но и эти псы лишь проводили меня смиренными взглядами, словно признавая превосходство человека, способного мстить.
Словом, я был уже в какой-то мере подготовлен и не слишком удивился, когда повстречал первую семью. Я высветил людей, прячущихся в темном углу, своим фонариком: несколько детишек, три женщины и пожилой мужчина. Они сидели в окружении тюков с нехитрым скарбом и в ужасе смотрели на меня, ощетинившись подручным «оружием», которое опустили, лишь услышав мою мирную речь. Я пытался выяснить, далеко ли находится Восточная печь, но они только непонимающе смотрели на меня. В соседних домах, куда все чаше можно было войти уже сквозь дверные проемы, а не пробоины в стенах, я видел еще три или четыре такие семьи, но и от них узнал не больше.
Потом я вышел на довольно просторную площадку, дальний конец которой был тускло освещен красноватым светом фонаря. В тени, окружавшей относительно светлый островок, столпилось много народу – тоже преимущественно женщины, дети и лишь несколько престарелых мужчин. Я, как обычно, спокойно обратился к ним, но, сразу ощутив в атмосфере нечто странное, замолчал и достал пистолет.
В мерцании красноватого света все лица повернулись ко мне, но тут же взгляды собравшихся обратились в дальний угол, где дюжина ребятишек, собравшихся в кружок, склонились над чем-то, лежавшим на земле. Кое-кто тыкал папками в то, что там находилось, и тут я заметил, что многие взрослые держали заостренные лопаты, кухонные ножи и прочие самодельные орудия. У меня появилось ощущение, будто я помешал некоему мрачному ритуалу, и первым побуждением было ретироваться. Но быть может, потому, что услышал неясный звук, а может, побуждаемый шестым чувством, я вместо этого, держа наготове пистолет, невольно двинулся к детям. Судя по всему, им не хотелось показывать мне свою добычу, но постепенно они расступились, и я увидел в тусклом красноватом мерцании японского солдата, неподвижно лежавшего на боку. Руки у него были связаны за спиной, ноги тоже связаны, глаза закрыты. Я увидел, что из раны под мышкой сочится кровь, уже пропитавшая китель. Лицо и волосы солдата были покрыты пылью и коркой спекшейся крови. Но несмотря на все это, я без труда узнал Акиру.
Дети снова сомкнули круг, и один мальчишка ткнул Акиру палкой. Я велел им отойти назад, махнув револьвером, и они немного отступили, однако продолжали внимательно наблюдать.
Пока я осматривал Акиру, глаза его оставались закрытыми. Китель на спине был изодран в клочья, из чего можно было заключить, что его волокли по земле. Рана под мышкой скорее всего была от шрапнели. На затылке виднелись шишка и рассеченная кожа. Но Акира был так измазан сажей, а свет был таким слабым, что я затруднялся определить, насколько серьезны его раны. Я направил на моего друга луч фонарика, и при этом тень вокруг так сгустилась, что мне стало еще труднее что-либо рассмотреть.
В течение нескольких минут я все же обследовал раны. Наконец он открыл глаза.
– Акира! – сказал я, приблизив к нему лицо. – Это я, Кристофер!
Тут мне пришло в голову, что, освещенный сзади, я представляюсь ему лишь неким устрашающим силуэтом, поэтому снова позвал его по имени и посветил фонариком себе в лицо. Вероятно, я показался Акиру чудовищным призраком, ибо на его лице появилась гримаса отвращения и он с презрением плюнул в меня. Но сил у него почти не осталось, и слюна повисла на его же шоке.
– Акира! Это я! Как хорошо, что я нашел тебя именно сейчас! Я смогу тебе помочь.
Взглянув на меня, он прошептал:
– Дай мне умереть.
– Ты не умрешь, старик. Ты потерял немного крови, и тебе пришлось нелегко, но мы доставим тебя туда, где тебе окажут помощь, и ты поправишься, вот увидишь.
– Свинья. Свинья.
– Свинья?
– Ты. Свинья. – Он снова плюнул в меня, и снова слюна бессильно повисла у него на подбородке.
– Акира, ты просто все еще не понял, кто я.
– Дай мне умереть. Умереть как солдат.
– Акира, это я, Кристофер.
– Не знать. Ты свинья.
– Слушай, дай я сниму с тебя веревки. Тебе сразу станет легче, и ты придешь в себя.
Я оглянулся, собираясь попросить что-нибудь, чтобы разрезать веревки, но увидел, что теперь все – многие с острыми предметами в руках – сгрудились у меня за спиной, словно на какой-то зловещей групповой фотографии. Я отпрянул – ведь на какое-то время я почти забыл об их присутствии – и нащупал пистолет. Именно в этот момент Акира с неожиданной четкостью произнес:
– Если ты разрезать шпагат, я убить тебя. Я предупредил. Понял, англичанин?
– Что ты несешь? Слушай, ты просто не в себе, это же я, твой друг. Я хочу тебе помочь.
– . Ты свинья. Разрезать шпагат – я убить тебя.
– Слушай, прежде эти люди убьют тебя. Во всяком случае, твои раны скоро загноятся. У тебя нет выхода – придется принять мою помощь.
Две китаянки вдруг начали кричать. Одна, как можно было понять, обращалась ко мне, другая – к толпе. Несколько секунд царила полная неразбериха, затем вперед выдвинулся мальчик лет десяти с серпом в руке. Когда он оказался в полосе света, я заметил нечто мохнатое – возможно, трупик грызуна, – свисавшее с лезвия. Я подумал, мальчик так осторожно держит серп, чтобы не дать упасть тому, что на нем висело, но женщина, кричавшая на меня, выхватила у него серп, и это что-то шмякнулось на землю.
– А теперь слушайте меня! – крикнул я, вставая. – Вы совершаете ошибку. Это хороший человек. Мой друг. Друг.
Женщина закричала снова, судя по всему, требуя, чтобы я отошел в сторону.
– Но он вам не враг, – продолжал увещевать я. – Он друг. Он собирается мне помочь. Помочь закончить расследование.
Я вскинул пистолет – женщина попятилась. Между тем все остальные говорили одновременно, заплакал ребенок.
Потом вперед вытолкнули старика, его поддерживала под руку девочка.